— Для безопасности брачующихся у нас введены раздельно собачьи и кошачьи дни, — радостно пояснила блондинка. — Думаем ввести еще и птичьи — уже поступают заявки на свадьбы канареек, попугайчиков…
Я схожу с ума, уныло подумала Ольга.
— Свадебные наряды мы выдаем напрокат, — рассказывала дальше блондинка. — У нас есть разные размеры, для пекинесов, болонок, спаниелей, даже догов…
Подвыпившие гости улыбались до ушей, совершенно счастливые, чего нельзя было сказать о молодоженах. Ольге почему-то не хотелось смеяться; происходящее не казалось ей забавным, скорее глупым.
— …Объявляю вас мужем и женой!
Хозяева опустились перед молодоженами на корточки — надеть им на лапы обручальные кольца. Невеста визгливо тявкнула.
Ольга посмотрела на часы.
— Поехали, — сказала она оператору. — Закругляйся.
— Надо еще доснять, — заупрямился оператор, молодой и оттого излишне старательный.
— Хватит, мне еще монтировать… Поехали!
И, не обращая внимания на происходящее, вытащила из сумки мобилку:
— Оператор такой-то, номер такой-то… Диктую: «У фотографа в четырнадцать тридцать. Встретишь Жеку из школы».
Оператор танцевал вокруг брачующихся псов, и вид у него был такой, как будто он снимает по меньшей мере встречу президентов Украины и Соединенных Штатов. В последнее время Ольгу раздражали эти игры: жрать торт из папье-маше и чувствовать при этом вкус крема…
— Егор, поехали!
— Еще минуту.
— Егор, у меня нет времени!!
Она говорила сущую правду. До встречи с фотографом оставалось полчаса.
* * *
Шубина отсняли быстро; в костюме с галстуком, серьезный и причесанный, ее бывший муж поражал импозантностью. Наметанным глазом Ольга определила заинтересованность, мелькнувшую в глазах девушки-приемщицы; девица даже порозовела, выдавая Шубину квитанцию.
Ольга мрачно усмехнулась.
Но с Жекой начались проблемы.
— Ты можешь сидеть, как тебя посадили, и не шевелиться?! Ухо должно быть видно полностью!
— Мне на тренировку надо, — повторял сын сквозь зубы.
— Ну так и посиди нормально, сразу же пойдешь на тренировку…
Пока она разбиралась с Жекой и фотографировалась сама, Шубин сидел в углу, в наушниках, и глаза у него были совершенно стеклянные.
— У него музыка для медитаций? — с опасливым восторгом поинтересовалась девушка-приемщица.
— Конечно, — сказала Ольга.
Шубин смотрел сквозь нее, погруженный в звуки чужого языка; вот что значит стимул, подумала Ольга. Выучит, за месяц выучит.
* * *
Дима медитировал. Кассета номер пять, «Любовь». «Вы знаете статистику? — Ду ю ноу зе статистик? — Из семидесяти женщин пятьдесят изменяют! — Фром зе севенти вумен фивти фуллчит! — А как насчет верного мужчины? — Вы найдете одного в зоопарке. — Ю вилл файнд ван ин зе зоо! — Самцы в клетках, как правило, верны… — Где ты провела вечер, дорогая? — Не твое дело. Я не могу видеть тебя, ты дерьмо! — Шлюха! — Негодяй! — Иди к черту!»
* * *
— Стрелец, — говорил Славик с придыханием, — после тюрьмы уже и бегать не мог. Мне папка рассказывал… Все бегают, а он стоит! Но удар у него был пушечный. Пас ему отдадут, или там стандартное, так он сразу забивает. Сколько дают, столько забивает!
Женька переобувался.
Ему виделось зеленое поле, посреди которого стоит раскладной стул. Некто в форме сидит, читает газету, в то время как вокруг носятся, сбивают друг друга, отбирают мяч…
Свисток судьи — штрафной.
Игрок — легендарный Эдуард Стрельцов — встает со стула, аккуратно складывает газету, медленно, пешком, идет к мячу…
Соперники, стоящие в «стенке», бледнеют и прячутся друг за друга. Закрывают в ужасе глаза.
Удар! Стенка разлетается, мяч летит, как из пушки, виляет по немыслимой траектории, уходит прямо из рук вратаря, влетает в «девятку»… Рвет сетку ворот…
— А еще говорят, что ему запрещали бить пенальти! — бубнил Славка. — Потому что он мог ударом убить вратаря!
— Врут, наверное, — сказал Женька нарочито равнодушным голосом.
…Вечером выстирал форму. Вывесил на балкон сушиться.
* * *
— Скажите, пожалуйста, вы бы хотели эмигрировать в Америку? Получить визу, легальную работу, жилье?
— А что, можно? — оживился молодой парень.
— Я б хотiв, тiльки мене там не чекають… — промямлил другой.
— Да куда угодно, — раздраженно признался пожилой мужчина.
— Що ви! Я хочу жити у своїй країнi! Це моя вiтчизна…
— Я поеду. У меня уже там брат с женой устроились.
— А мне вообще не нравится жить в этой стране…
— Я бы хотел.
— Я бы хотела.
— Нет, ну что вы! Как там можно жить среди этих американцев!
— Я не хочу быть эмигрантом. Эмигрантов никто не любит.
— Я бы поехал…
* * *
(…Много машин, но собак нет. Ни одной. Жестко бежать. Болят лапы. Я должен бежать. Мокро. Вода с неба. Дождь. Хочется есть… Хочу есть. Ни одного мусорного бака. Мыши… дождь смыл все запахи. Кроме запаха гари и железа. Бежать…)
* * *
Была суббота — единственный выходной в рабочей Женькиной неделе.
Ночью шел дождь, и форма не высохла. Женька аккуратно поправил футболку и трусы, перевесил так, чтобы влажные места оказались на воздухе. Выбежал на зарядку, пробежался по обычному маршруту, размялся на пустынной в это время детской площадке, попрыгал на скакалке, подтянулся десять раз на турнике. Когда вернулся, мама уже завтракала — обычно она так рано не вставала.
— Доброе утро!
Он не видел ее несколько дней — утром он уходил, когда она еще спала, вечером она возвращалась, когда спал он. Сейчас, глядя в ее румяное со сна лицо, он понял, что соскучился.
— Привет, ма…
— Можно я дерну тебя за нос?
Он не выдержал и улыбнулся:
— Дергай…
Ее руки пахли травой. То есть Женька знал, что это крем, но все равно всякий раз ему казалось, что это самая настоящая трава. Как в детстве.
— У тебя сегодня съемки?
— Поедем в Лавру. Большой сюжет, будем снимать в пещерах…
Сковородка уже плевалась маслом на плите; Женька автоматически шлепнул на нее одно за другим два яйца. Глазунья смотрела на него сперва пристально, потом со все возрастающим равнодушием и, наконец, тупо и покорно.
Глядя в глаза яичнице, Женька почему-то вспомнил свою украинку. И что она говорила относительно сочинения про Киев; и что его сочинение так и не дописано. Он хотел закончить его вчера, но так устал, что, раскрыв тетрадку, сразу и закрыл ее…
