— Ивар… Ты как себя чувствуешь, а? Ты немножко… Не надо было тебя брать… туда?
— Надо было, — сухо сказали из полутьмы. — Надо.
Ивар пошевелился — заныла рука. Он прав, подумал Ивар. Надо было…
— Она так и летит? — спросил он шепотом. — И фонарик горит?
— Так и летит, — глухо отозвался Барракуда.
Ивар прерывисто вздохнул. Милица тревожно изучала его, выискивая, по-видимому, симптомы болезни; он не выдержал и усмехнулся:
— Боитесь, что я умру и нечем будет торговать?
Кажется, Милица вздрогнула. Кажется, вопросительно взглянула на Барракуду.
— Уйди, — уронил он коротко. К удивлению Ивара, женщина повиновалась мгновенно и беспрекословно. Чмокнула, закрываясь, дверь.
Барракуда сидел на своем обычном месте — на откидной койке у противоположной стены. Ивар вгляделся в его лицо — и внутренне сжался. За двое истекших суток Барракуда не то чтобы осунулся и не то чтобы исхудал; глаза его были спокойны — однако за внешним спокойствием стоял черный, непонятный сгусток страстей. Ивар испугался непонятного — что это, крайняя степень ненависти? горе? принятое наперед решение? От человека с таким лицом можно ждать чего угодно…
— Болит рука? — глухо спросил Барракуда.
Ивар посмотрел на свою руку. Пять темных отпечатков на запястье.
— Нет, — соврал он. Барракуда не отозвался; выпуклые глаза его глядели отрешенно и в то же время пристально — наверное, так смотрят безумцы. Ивару сделалось так страшно, что он горько пожалел об ушедшей Милице.
Одновременно со страхом явился стыд за свою слабость; страх велел задобрить Барракуду — стыд сделал ватным Иваров язык, когда, покрываясь потом, он выдавил наконец:
— Я… сам виноват.
Барракуда мигнул.
— Он… — Ивар мучительно подбирал слова, — он не хотел… причинить ей вреда… Он хотел убить ВАС!
В следующую секунду, холодея, он подумал: хорошенькое оправдание.
— Да, — сказал Барракуда глухо. — Такой уж, видно, я счастливец… Повезло мне. Да, Ивар?
Ивар снова заплакал.
Это произошло неожиданно для него самого, это было мучительно и позорно; он сам осознал происходящее только тогда, когда слезы уже вовсю душили его, и поздно было призывать волю и гордость — у него не осталось ни воли, ни гордости, ни даже страха перед унижением.
Он плакал, не пытаясь остановиться, захлебываясь, исходя своей болью, выливая в слезах и смерть Ванины, и рану Сани, и поражение отца, и свою собственную неведомую судьбу. Потом ему стало легче — и сквозь пелену слез он увидел, что Барракуда сидит, опустив голову ниже плеч, странно отвернув лицо.
Со второй попытки Ивар обрел способность говорить.
— Как там… — прошептал он между всхлипываниями, — не покажем врагам слез наших… Прольем лучше кровь нашу…
Барракуда не удивился, что Ивар запомнил его собственные, в назидание сказанные слова.
— А я не враг тебе, — отозвался он еще глуше. — Плачь, сколько хочешь… Пожалуйста.
Глаза у Ивара саднили, будто засыпанные песком.
— Не враг… — прошептал он горько. — Зачем вам… Все это… Эта торговля… Отец не стрелял бы… Если бы… не загнали в угол…
— Меня тоже загнали в угол, — устало признался Барракуда. — Причем много раньше.
— Вы сами себя загнали в угол, — Ивар отстраненно удивился смелости своих слов. — Поселок против Города… Чего вы хотите…
— Чего я хочу, — сказал Барракуда со странной горечью в голосе. — И как же мне тебе объяснить, мальчик, чего я, собственно, хочу…
Он замолчал, пугая Ивара внимательным взглядом выпуклых глаз. Потом медленно опустил веки:
— Ладно. Расскажу тебе… историю. Сказку, а точнее, предание… Вряд ли ты слыхал это слово.
— Слыхал, — сухо сообщил Ивар.
Барракуда взглянул недоверчиво:
— Да?.. Тем лучше… Итак, давным-давно…
Он запнулся, будто пытаясь собраться с мыслями и перепрыгнуть через какую-то внутреннюю преграду; потом, очевидно одолев себя, откинулся назад и продолжал странно глубоким, даже величественным голосом:
— Жил некто… И много славных дел выпало на его долю, и все испытания он вынес с честью… На пути его встало Семирукое Чудовище Ача — но герой одолел его в битве на берегу Ревущего Рога… Много горя народам предгорий принес пожиравший людей Жертвенник — но герой сравнял его с землей… И он же лишил угодий великую Подземную Змею, явился в смрадное жилище ее и задушил хозяйку ее же склизким телом…
— Это же сказка о Белом Рыцаре! — не удержался Ивар.
Барракуда прервался, чтобы удивленно вскинуть брови:
— Да? Я не знал, что в Городе ее помнят… текст, а не видеоряд. Впрочем, ты ведь сын высокопоставленных родителей, может, ты и книгу в руках держал?..
Ивар сглотнул.
Знал бы Барракуда… Долго бы смеялся. Знал бы о его, Ивара, игре… Об этих видениях, говорят, они еще называются мечтами… Но Ивар никогда и ни с кем не говорил об этом вслух. Только Саня немножко догадывается… Это рождается внутри, это слишком интимно; что же до Барракуды, то в его устах одно только имя Белого Рыцаря звучит кощунственно… Должно звучать кощунственно.
Барракуда молчал, и Ивар напрягся, на секунду поверив, что этот человек способен читать чужие мысли, и то, что до сих пор тщательно скрывалось от людей, сейчас будет грубо изъято и представлено на всеобщее обозрение.
— Что с тобой? — удивился Барракуда.
Ивар потупился:
— Ничего…
— Ничего, — Барракуда задумчиво закинул ногу на ногу. — Рыцарь объединил племена, основал город… Он ведь был могущественен, он привык властвовать…
— Властвует закон, — отозвался Ивар.
Барракуда кивнул:
— Да, закон… Но нет закона, одинаково мудрого для всех.
— Есть! — Ивар вскинулся. — Нельзя убивать, и нельзя…
— Знаю, — прервал Барракуда. По лицу его прошла тень, и Ивар вспомнил, как несколько минут назад этот человек невидяще смотрел в угол. Ивар осекся.
Барракуда снова сделал над собой усилие. Поморщился, будто досадуя на собственную слабость:
— Итак, городом правил Закон… Один для всех. Вроде бы справедливо… Но люди не родятся одинаковыми, как плашки. Кто-то принимает Закон — а другой под Законом родится, и не выбирает его так же, как не выбирают мать…
Ивар невольно опустил голову; Барракуда вздохнул:
— В Городе были люди, рожденные под другим Законом и оставшиеся верными ему. Среди них был Черный Рыцарь… особенно неуживчивый, и Закон руками Белого Рыцаря заточил его в темницу… У тебя голубые глаза, Ивар. Разве существует Закон, повелевающий им быть черными и никакими другими?!
