Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы, порнографическая газетка. С позавчерашним — Гай пригляделся — да, позавчерашним числом на уголке страницы…
Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть — но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал даже — шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился приблизиться.
Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:
— Сто тридцать семь… сто тридцать восемь…
Крысолов свернул.
Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все меньше окон, будто лица домов — без глазниц.
— Тысяча два… тысяча три…
Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом в хрип, а тогда и вовсе умолк.
Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая, неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее…
Гай встал, как вкопанный.
Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в тело, улюлюканье толпы…
Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан пеплом.
И в какой-то момент Гаю стало даже легче — вот оно что, это просто тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся — но из сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти…
И он свирепо укусил себя за запястье. Все душой надеясь, что наваждение рухнет, что он проснется в проходной комнатке старухи Тины, посмотрит на часы и убедится, что опоздал на работу…
— Мало ли что человеку приснится, — сказал Крысолов, не оборачиваясь. — А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..
В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг издевка; Гай тупо смотрел на свою руку — с белыми следами зубов. На его глазах следы наливались красным, и проступала даже кровь…
— А вот и нет, — сказал он, превозмогая озноб. — Я есть. Я родился, я вырос, я есть, черт побери, и мне ничего не снится… А здесь я не был. Никогда. Ни разу.
— Ты уверен?…
И Гай увидел, как Крысолов вынимает из футляра флейту. И хотел даже сказать что-то вроде «не надо», но слова так и застряли у него в горле.
— Иди сюда… Будешь стоять рядом. И не смей гнуться!.. — голос флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего проводника — темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг потемневшего неба. Увидел и отшатнулся — но его подхватили и рывком вздернули на помост.
Звук флейты.
Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже — его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем, и мир, заслышав его, треснул.
По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую — безлюдная площадь, которая больше не была безлюдной.
Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее, чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда, когда терпеть уже не оставалось сил — звук оборвался.
Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.
На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.
— Все ли явились, палачи?
Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий голос. Гай взглянул — и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку — ударил красный сполох на месте колечка с камушком.
— Все, — отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.
— Вы не забыли? — спросил Тот, кто был Крысоловом.
— Мы помним, — сказал другой мертвый голос.
Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:
— Вот он.
Гай хотел вздохнуть — но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост, страшно хотелось кричать — но в этот момент он ясно услышал голос прежнего Крысолова:
— Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..
Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.
— Узнаете? — спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.
— Да, — пронеслось по площади, будто вздох. — Да, да, да… Это он…
Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.
— Отпусти нас, — донеслось из коленопреклоненной толпы. — Мы достаточно наказаны.
— Не я прощаю, — сказал Тот, кто был Крысоловом. — Прощает теперь он, — и черная рука с красным сполохом снова указала на Гая, и тому показалось, что вытянутый палец болезненно вошел ему в сердце.
Толпа вновь колыхнулась — и замерла. Гай различал теперь лица. Молодые, старые, худые, одутловатые лица, и лица со следами былой красоты; из-под капюшонов, шляп и платков, и даже металлических шлемов, воспаленные, опухшие глаза и глаза ясные, почти детские — и все с одинаковым выражением. Так смотрит на жестокого хозяина несчастная, давно отчаявшаяся собака.
— Вот, посмотри, — медленно сказал Гаю Тот, кто был Крысоловом. — Посмотри хорошо… потому что судьба их зависит от тебя.
— И что я должен сделать? — спросил Гай неслышно, но Тот, кто был Крысоловом, услышал все равно. Темная фигура колыхнулась:
— Ты ничего не должен. Можешь простить их, но можешь и не прощать. Это твое право… но вот раньше, чем ты решишь, все же посмотри внимательнее. Ты понял?
— Да…
— Время есть. Смотри.
И на площадь снова опустилась тишина; Гай стоял, и ему казалось, что все эти лица, лица смотрящих на него, что они плывут по кругу, плывут, не дыша и не оставляя застывшей мольбы. Ему снова сделалось жутко — но на этот раз он боялся не за себя. А за кого — никак не мог понять.
Незнакомые лица. Желтые, как воск; откуда они явились? И что довелось им ТАМ пережить? «Отпусти нас, мы достаточно наказаны»… Меру наказания определяет — кто?..
— Если я не прощу…
— Они отправятся туда, откуда пришли.
— Это… за то, что сложили мне костер?
