Гай всхлипнул.
Все напрасно. Ничего нет. Гимн бессилию, обреченности, тоске и смерти. Молча тоскует площадь, а он — что он может сделать?! ЗАБЫТЬ?
А как можно простить, не забывая?
С другой стороны, какой прок в прощении, если — не помнить?..
— Я прощаю вас, — сказал он еле слышно.
Ничего не произошло. Только ниже наклонились головы.
«Нет, темнота не страшная… Не бойся темноты, Гай. Ведь по другую ее сторону, ты знаешь, есть твой дом, и мы тебя любим и ждем…»
— Ну какие вы сволочи, — сказал Гай сквозь слезы. — Ну как я вас ненавижу, ну что вы со мной делаете… Ну зачем мне это надо, за что… Какие вы гады, какие… ну… я…
Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:
— …прощаю…
Земля дрогнула.
В следующую секунду дома вокруг площади стали падать.
Они рушились беззвучно, не рушились даже, а рассыпались в прах — сначала обнажался остов, потом оставалась медленно оседающая туча пыли. Гай стоял на коленях — и смотрел на этот конец света, пока камни под ним не заплясали, разъезжаясь; закопченный каменный палец накренился и рухнул, распавшись в ничто. Дольше всего держалась колокольня, но и она наконец уронила онемевший колокол и превратилась в груду поросших мхом камней. Распад закончился.
Пустого Поселка, именовавшегося когда-то Горелой Башней, теперь не существовало. Были развалины — древние, затянутые корнями, поросшие кустарником, завоеванные лесом, большей частью неразличимые среди буйной зелени, и единственным знаком цивилизации был автофургон, ожидающий совсем неподалеку, посреди узенькой, поросшей травой дорожки.
Гай сидел на вросшем в землю камне, среди желтой, годами осыпавшейся хвои. И дышал хвоей, а неторопливый лесной ветер потихоньку остужал горящие, прямо-таки воспаленные щеки.
Крысолов деловито стряхнул глину с выцвевших защитных штанов. Присел рядом, отыскал среди хвои камешек, подбросил высоко вверх, ловко поймал. Протянул Гаю:
— На.
Гай взял, подержал на ладони, потом спросил:
— Зачем?
Крысолов пожал плечами:
— Мало ли… Видишь, там дырочка. Талисман…
На обломок столетнего пня села непуганная синица. Где-то заверещала цикада, и голос ее был голосом горячего, безмятежного лета. Цикаде ответила другая — теперь они верещали дуэтом.
Гай бездумно ощупал себя — рубашка, штаны… и воспоминание о балахоне из мешковины. Пальцы помнят… тело помнит, каково это на ощупь…
— Как ты? — негромко спросил флейтист. — Все в порядке?
Гай спрятал лицо в колени и заплакал. Захлебываясь, навзрыд, без оглядки; его слышали только синица и Крысолов. Цикады не в счет — все цикады мира слушают только себя…
Синица удивленно пискнула. Крысолов молчал.
За лесом садилось солнце.
— Мне жалко, — сказал Гай выплакавшись. — Слишком… мне жалко. Этот мир… мне не нравится. Я не хочу… в нем…
— Подумай, — медленно отозвался Крысолов.
Косые лучи заходящего солнца осветили верхушки сосен. По колену Гая взбиралась зеленая меховая гусеница; захлопали чьи-то крылья.
— Мне простятся эти слова? — спросил Гай шепотом.
— Уже простились. За сегодняшний день тебе многое… ну, пойдем. Там ждут тебя твои животные…
Солнце село. Свечки сосен погасли; синица вспорхнула и полетела в лес.
— Где они теперь? — тихо спросил Гай.
— Не задавай глупых вопросов. Это знание не для тебя.
— Я не понимаю одного…
— Ты не одного — ты многого не понимаешь… Вставай, не сиди, время, время, поехали…
Крысолов уже шел к машине; Гай беспомощно проговорил ему в спину:
— Но ведь если… это было со мной, и если… срок их наказания прошел, заклятие снято… то и я тоже должен был… с ними? уйти?…
Крысолов остановился. Медленно оглянулся через плечо:
— Ты и правда в этом что-то понимаешь?.. Фольклорист… Не ешь меня глазами, ничего нового не увидишь. Вставай, пойдем.
Гай поднялся.
— Так… да или нет?..
Крысолов вздохнул. Пробормотал с видимой неохотой:
— Да. По закону — должен.
— Значит…
— Молчи. Ни слова. Считай, что один твой знакомый взял тебя на поруки.
* * *
Когда машина, выехав из леса, выбралась на накатанную Рыжую Трассу, сумерки уже сгустились.
— Тебя не хватились? — поинтересовался Крысолов.
Он по-прежнему сидел рядом с Гаем, выставив локоть в окно.
— Рано еще… — неуверенно пробормотал Гай. И включил фары. До фермы оставался от силы час пути.
— Смотри, луна всходит… — Крысолов удовлетворенно улыбался. Над горизонтом поднимался красно-желтый тяжелый диск.
— Полнолуние… — Гай не то удивился, а не то и задумался.
— Ты же специалист, — подмигнул Крысолов. — Полнолуние, да…
Гай молчал. Ему слишком много хотелось сказать и о многом спросить, но он молчал, почти полчаса, пока Крысолов не тронул его за плечо:
— Останови… Здесь я выйду.
Машина остановилась; дверцы распахнулись одновременно с двух сторон. Гай молча подошел к флейтисту.
— Смотри, — Крысолов указал в сторону, где, еле видимые в сумерках, стояли у дороги несколько сухих деревьев. — Знаешь легенду… про этих?
Темные массивные фигуры, нависающие над рощей и над дорогой, простирали изломанные ветки к луне. Гай неуверенно улыбнулся:
— Их зовут… «молящимися». Так их зовут…
— Да, — кивнул Крысолов. — Это были люди, могучее, сильное племя. В один прекрасный день оно отказалось поклоняться лесному богу и обратилось к Небу. Но Небо было высоко, а лесной бог жил среди них, он разгневался и сказал: «Вечно вы будете молить Небо о пощаде, но Небо не услышит вас». Тогда они вросли в землю и с тех самых пор протягивают руки в молитве, а Небо глухо… Вот так, Гай. Я прощаюсь с тобой. Ничего не бойся — все будет хорошо. Счастливого пути.
Он повернулся и пошел в темноту, легко и бесшумно, залитый светом луны; Гай стоял и смотрел ему вслед, потому машинально сунул руку в карман — рука коснулась камушка из стен Горелой Башни.
— Подождите! — крикнул Гай и кинулся догонять.
Уходящий обернулся; в свете луны Гай увидел, что он улыбается.
— Я хотел сказать… — Гай перевел дыхание. Он не знал, что говорить. А говорить мучительно хотелось, а Крысолов ждал, улыбаясь, и Гай наконец-то выдавил еле слышное:
— Я… благодарен. Прощайте.
