Кормилица явно волновалась, поняв это Элиза забеспокоилась тоже.
— Ты не забыла, что должна поблагодарить его?..
Элиза кивнула.
— Господин, вот она…
Комната оказалась полутемной — только в центре ее лежал на полу одинокий солнечный луч, пробившийся, или, вернее, пропущенный сквозь плотные шторы.
— Подойди, малышка…
Кормилица мягко, но твердой рукой вывела ее в середину комнаты. Сперва Элиза увидела только руку, лежащую на широком подлокотнике — увидела и невольно вздрогнула: на руке недоставало мизинца.
Она стояла перед креслом: приличия требовали поднять глаза и посмотреть попечителю в лицо. Доверчиво и благодарно — как полагается благовоспитанной сироте.
Мягкие спортивные туфли. Светлые брюки, которые пора бы выгладить; рубашка с открытым воротом, и в разрезе его — острые ключицы. Короткая темная бородка, губы под полоской усов, скулы… Лицо в тени, глаза не поймешь какого цвета. Резкий запах одеколона.
Элиза, спохватившись, поклонилась. Она совсем не таким представляла себе господина попечителя. Она думала, что он гораздо старше.
— Подойди-ка поближе.
Госпожа Кормилица шумно вздохнула где-то за спиной. Ах да…
— Господин попечитель, я…
«…благодарна, что вы сочли возможным принять меня в этот замечательный пансион…».
Так она должна была сказать. Ей и раньше приходилось говорить нечто подобное — но она запнулась.
Он смотрел так, будто хотел узнать в ней кого-то, давным-давно забытого или потерянного. Или напряженно вспоминал, где видел эту девочку раньше. Во всяком случае, слова так и остались несказанными — Элизе вдруг сделалось жарко.
Госпожа Кормилица засопела снова.
— Ну вот и славно, — тонкие губы в обрамлении усов и бородки чуть усмехнулись. — Ты хорошая девочка… Надеюсь, ты найдешь свою судьбу, когда вырастешь. А пока у меня для тебя кое-что есть…
В четырехпалой руке возник, будто по волшебству, маленький резиновый мячик.
— Возьми… Это подарок. Береги его, не потеряй!..
За окном звенели первые в этом году цикады. Элиза машинально протянула руку; ей почему-то страшно было коснуться четырехпалой ладони, и потому подарок чуть не упал на пол.
* * *
Итак, господин попечитель был богат и щедр, но и странен. Вовсе не девочки повинны были в засилии на острове мячей — эту страсть насаждал сам попечитель. Возможно, он был спортсмен. Отец Элизы неплохо играл в теннис — но не ходил же с ракеткой ни в гости, ни на работу!
Второй урок она пропустила. Уединилась в парке и внимательно рассмотрела подарок.
Наполовину зеленый, наполовину красный мячик не был новым. Неизвестно кто лупил им о землю и стены — кое-где краска стерлась, из-под нее выглядывал черный резиновый бок. Тем удивительнее было, что круглое тельце оставалось упругим и твердым — мяч подпрыгивал почти на ту же высоту, с которой его уронили. Хотя, если ткнуть гвоздем…
Элиза вспомнила взгляд господина попечителя. Нет, она будет беречь этот мячик — не хочется объяснять странному четырехпалому человеку, что подарок пропал или испорчен…
После уроков к ней подошла Даниэлла.
— Покажи, — только и сказала она, но Элиза поняла, что речь идет о мячике.
Даниэлла долго вертела в руках подарок попечителя, подкидывала, взвешивала в ладони; потом вернула, и во взгляде ее Элизе померещилось уважение:
— Хороший. Зато ты вот так не можешь!
И, выхватив из сумки собственный мячик, Даниэлла закрутила его в ладонях, он исчезал и возникал в руках, словно она была опытным жонглером.
— Вот так, — Даниэлла покровительственно усмехнулась и уплыла по своим делам.
Уединившись в комнате, Элиза попыталась повторить ее фокус. Ничего не вышло — мячик укатился сквозь решетку лоджии в парк, и Элизе пришлось идти за ним вокруг особняка.
* * *
Вечером господин попечитель наконец-то предстал перед воспитанницами. Девчонки помладше беззастенчиво липли к попечителю, старшие воспитанницы вели себя сдержаннее — но тоже не скрывали обожающих взглядов. Элиза с некоторым презрением подумала, что все они влюблены в него по уши — а в кого еще влюбляться, если мальчиков на острове нет.
Господин попечитель был весел и благоухал одеколоном. Смеялся, обнажая белые зубы, катал малышек на плечах и затевал игры. Элиза водила какие-то хороводы, возилась с малолетками — не хотела оставаться в стороне и обращать на себя внимание. С ней охотно играли, будто только сейчас она стала одной из равных воспитанниц Трона. В конце концов она даже развеселилась, потому что даже одиночество приедается, а сегодня она, кажется, была не совсем одинока…
В общей сутолоке господин попечитель один раз потрепал ее по плечу. И дважды она ловила на себе его рассеянный доброжелательный взгляд…
После праздника у Даниэллы разболелся живот, и госпожа Кормилица, посоветовавшись с врачом, оставила ее на ночь в изоляторе. А это значило, что у Элизы наконец-то будет возможность как следует выспаться.
* * *
Ей снилось, что она плетет ковер. Она никогда в жизни не занималась рукоделием — и потому было странно видеть бесконечное множество нитей, тянущихся откуда-то сверху, со станка. Нити переплетались, стягивались в узелки — а она расплетала их и связывала снова, и натруженные пальцы болели…
Вероятно, от этой боли она и проснулась. Не слышно было привычного сопения Даниэллы, лишь поскрипывала цикада за окном. Элиза не сразу сообразила, где находится. Перевела дыхание…
И мгновенно покрылась холодным потом. Прямо перед ее кроватью стоял мужчина. Его дыхание было неслышным — звон цикады все перекрывал. Но запах… Запах одеколона Элиза узнала сразу. Вероятно, у господина попечителя были ключи от всех дверей…
Элизе вспомнилось все, что она когда-либо слышала о маньяках и развратниках. Остров, пансион… и странный хозяин, наведывающийся сюда… Чтобы поиграть с девочками в мячик?!
Ее ночная сорочка прилипла к телу. Минута проходила за минутой; кровать Даниэллы пустовала. Девочки, которые спят за стенкой, могут услышать крик — но вот крикнуть как раз не получится. Пересохло в горле…
— Ты не спишь?
Совершенно спокойный голос. Как будто они беседуют у него кабинете, как будто нет этой душной ночи, тонкого одеяла, влажной ночной сорочки.
— Ты испугалась? Я не думал, что ты проснешься. Ты очень чутко спишь? Извини, больше не буду так делать. Я уже ушел… Спи.
Едва ощутимое движение воздуха. Господин попечитель вышел, прикрыв за собой дверь. Некоторое время она лежала, боясь пошелохнуться. А потом свернулась клубком и заплакала — от пережитого страха и от жалости к себе.
* * *
