В глубине кармана Егор нашел визитку Мэлса и долго вертел ее в руках.
Мэлс взял трубку сразу же. И, не дожидаясь даже «алло», поздоровался:
— Привет, Заварка.
Минут через сорок Егор уже сидел на тесной Мэлсовой кухоньке и пил чай. И молча злился на себя — зачем поддался минутному порыву? Зачем позвонил, зачем заявился? Всего-то и надо было — выговориться…
Мэлс слушал внимательно. Один его глаз смотрел на собеседника, а другой — в дверной проем за его спиной. Егору то и дело хотелось обернуться.
Посреди Егорового рассказа Мэлс почему-то встал. Включил старую настольную лампу, привинченную к столу. Направил луч света Егору в ухо.
Егор запнулся.
— Ты продолжай, — подбодрил Мэлс. — Я слушаю.
И щелкнул выключателем, отчего маленькая кухня превратилась будто в проекционный зал — полутьма, одинокий луч и тень Егоровой головы на слегка облупившейся стенке.
— Продолжай, — повторил Мэлс задумчиво. — Это я так, развлекаюсь…
И Егор продолжал, а Мэлс смотрел теперь уже не на него, а на его тень. Вытащив откуда-то черный фломастер, он водил по штукатурке, как художник по холсту, но Егору и не надо было, чтобы на него смотрели — ему хотелось, чтобы его слушали…
В семь утра за окнами было темно, как в бочке, но внизу у подъезда звонко и требовательно скребла лопата дворника. Егору вспомнилось, как в детстве он радовался этому звуку — если скребет лопата, значит, ночью выпал снег…
Стена кухни покрылась поверх Егоровой тени узорами черных линий. Странный орнамент, который, впрочем, эту грязную кухоньку даже украшал.
Печальный рассказ закончился.
— Не ты первый, — философски заметил Мэлс.
Егор почувствовал себя пассажиром купейного вагона. Ночь традиционных «дорожных» откровений прошла, и попутчики больше никогда не встретятся.
— Спасибо за чай, — сказал он, с трудом поднимаясь. Ноги, оказывается, затекли.
Мэлс покивал. Ни один его глаз не глядел сейчас на бывшего одноклассника; Мэлсов взгляд обтекал Егора справа и слева, хозяин кухни думал о своем, и Егора это вполне устраивало.
Он благодарен был Мэлсу, за то, что тот понимал правила игры. «Попутчики» расстаются без сожаления.
* * *
К девяти часам Егор едва дотащился до рабочего стола и всю первую половину дня засыпал перед монитором — но после обеда работа наконец увлекла его, и, засидевшись в офисе до восьми, он с удивлением обнаружил, что разрыв с Олей больше не кажется трагедией. Теперь он сам себе хозяин, может задерживаться на работе хоть до утра и выходные может проводить как хочет и с кем хочет. Жизнь, если вдуматься, существует вовсе не для семейного быта, не для кастрюль и пеленок — и уж конечно не для вечного выяснения, кто кого обидел и кто, в конце концов, виноват.
* * *
За зиму Егор ни разу не простудился.
Весной он купил машину — не новый, но в хорошем состоянии «Опель-кадетт». Фирма процветала и вот-вот должна была сменить офис на более просторный и престижный, еще удобнее, еще ближе к центру.
Об Оле он ничего не слышал вот уже три месяца. Может быть, она снова собирается замуж, но на этот раз за другого? Егор сам удивлялся, до чего мало его волнует Олина судьба. Ну надо же было так ошибаться в человеке! Ну надо же быть таким дураком: он чуть было не женился на совершенно чужой ему по духу девушке. До чего легкомысленны люди, а потом еще удивляются, откуда берутся все эти семейные склоки, разделы и разводы…
Егору нравилось быть за рулем. Ему нравилось постоянное женское внимание, которым он был теперь окружен. Ему нравились красивые умные девушки, которых он приглашал в ресторан — и с которыми нередко проводил ночь; среди них немало было начинающих манекенщиц и фотомоделей…
Встречая старых знакомых, он ловил на себе завистливые взгляды. Он выслушивал истории о том, до чего бедна и безрадостна современная жизнь, вежливо улыбался и кивал: да, конечно.
Все они были, как слепые кроты на блестящем балу. Они не видели ни прекрасных отреставрированных зданий, ни отремонтированных улиц, ни витрин, ни выставок, ни потрясающего интернет-проекта, который жил и набирал обороты благодаря Егоровому таланту и труду…
Был май, когда Егор в третий раз встретил Мэлса. Дело было в все в том же супермаркете; Егор увидел Мэлса первым и попытался уйти от него, как партизан, прячась за стойками, полками, штабелями и холодильниками. Видеться с «попутчиком» не хотелось.
Но оказалось, что от Мэлса не уйдешь.
— Привет, Заварка… Ого, да ты потолстел!
— Брось, — сказал уязвленный Егор.
— Сидячий образ жизни, — Мэлс хмыкнул. — Горим на работе?
— Ты извини, я спешу, — сказал Егор.
Оба Мэлсовых глаза вдруг перестали блуждать по залу, собрались в единый фокус и остановились на Егоровом лице. Егор даже отшатнулся от неожиданности.
— Куда ты спешишь, Егорка? Кроме телевизора, тебя никто не ждет, а телек и у меня есть…
— Ты извини, — повторил Егор уже раздраженно. — Я…
— Зайди ко мне, — попросил Мэлс очень мягко, доверительно. — На полчасика. Я вот и кекс купил.
* * *
На этот раз Мэлс не стал предлагать Егору продавленное кресло. Посреди кухни стоял стул с высокой спинкой, по-видимому, его стащили из какого-то летнего кафе — стул был целиком кованый, железный.
— Ого, — сказал Егор, маясь и ругая себя за уступчивость. Не надо было сюда приходить. Лишнее.
На облупившейся стенке имелся полустершийся рисунок черным фломастером. Черным — и красным. Будто строгий учитель правил неверно нарисованную диаграмму.
— Присядь, — предложил Мэлс и сам опустился на табуретку.
Егор осторожно сел на стул. Железный стул, против ожидания, не опрокинулся.
— Чаю? Кофе? — спросил Мэлс.
— Кофе, — сказал Егор.
Мэлс не двинулся с места. Рассматривал Егора, и круглое лицо его делалось все более мрачным. Егору стало не по себе.
— Я тебя не задерживаю? — спросил он и поднялся.
— Сиди, — тихо сказал Мэлс, и Егор сначала сел, а потом подумал с возмущением: почему я его слушаю?
— Помочь тебе хочу, — сказал Мэлс. — Конечно, это не мое дело… Но просто так на это смотреть я не в состоянии, ты уж извини.
Черт, подумал Егор. Он окончательно рехнулся, а я, как дурачок, приперся к нему кофейку попить…
— Да я-то не сумасшедший, — досадливо сказал Мэлс. — С тобой вот беда…
Егор встал:
— Прости, мне пора.
Мэлс встал тоже. Он стоял, загораживая выход из кухни — и оказалось, что он на полголовы выше Егора и раза в полтора тяжелее его.
