— Мне пора, — повторил Егор нервно.
Мэлс стоял, загораживая дорогу. Егор шагнул вперед:
— Пропусти, пожалуйста, мне пора…
Мэлс взял его за плечи, надавил — и силой усадил на стул.
Егор пережил приступ страха — и сразу после этого приступ ярости. Рванулся, освобождаясь от Мэлсовых лап; бывший одноклассник навалился на него, как медведь на собаку, легко, как-то профессионально завернул ему руки за спину и широкой ладонью зажал рот.
Трещал, разрываясь по швам, Егоров пиджак. Больше не было слышно ни звука.
— Ты не бойся, — сказал Мэлс тихо. — Не бойся, пожалуйста, лично против тебя я ничего не имею.
Егор рванулся, и в какой-то момент ему даже показалось, что вот сейчас удастся освободиться.
Ничего подобного. Мэлс был странно, нечеловечески силен. Егор не мог даже ругаться, потому что во рту у него оказалась какая-то тряпка.
— Не дергайся, Заварка, чтобы я тебя не покалечил случайно… Мне не надо тебя калечить. Десять минут просто посиди спокойно. И ты поймешь, что я имею в виду.
Мэлс поднял его, скрученного, как колбаса, и усадил на стул. И примотал ремнем к железной спинке; Егор смотрел на своего мучителя — и не верил, что все, что происходит, случилось на самом деле, а не во сне.
Мэлс выдвинул ящик стола. Вытащил металлический предмет… Машинку для стрижки волос.
— Тихо, Егор. Тихо. Все будет хорошо.
Металлическая спинка стула впилась Егору в позвоночник. Мэлс крепко взял его за подбородок — и Егор содрогнулся от прикосновения машинки к виску.
Мэлс стриг. На нижней губе у него выступил пот. Один глаз смотрел на машинку, второй — в окно; Егор чувствовал себя, будто зритель кино-ужастика, в одночасье оказавшийся по другую сторону экрана. Прямо из удобного кресла — да в руки маньяка…
Волосы падали ему на плечи, будто осенняя листва.
Вспомнился лысый парикмахер из столь ценимого шефом салона. Его мягкое, будто варежка, улыбчивое лицо. Прикосновения…
Воспоминание сделалось ярким и каким-то ненормально значительным, а потом померкло, будто в голове выключили свет.
А когда свет вернулся — оказалось, что его волосы лежат по всей кухне, на столе, на полу, у него на плечах и на коленях. Что голове холодно и непривычно.
— Ох, блин, — тихо и как-то жалко сказал Мэлс. — Ну, я тебя развязываю, держись…
И долго резал веревки. Чтобы освободить Егора, Мэлсу потребовалось столько же времени, сколько он потратил, чтобы его связать.
Веревки упали на пол, но Егор продолжал сидеть, как будто вновь обретенная свобода была ему вовсе ни к чему.
— Кофе? Чай? — спросил Мэлс.
— Ты козел, — сказал Егор.
Мэлс молча взялся за чайник.
* * *
Он шел по ночному городу, и голове было холодно. Прохожие косились на него — наверное, Егор был похож на лопоухого новобранца, шутки ради упакованного в элегантный, слегка разорванный деловой костюм.
Зажглись фонари. Вместе с ними в голове Егора включилась и затеплилась связная мысль — первая с тех пор, как он вышел из пропахшего котами Мэлсового подъезда.
А что скажет шеф, когда увидит «стильную» Егорову прическу?
Он остановился. Двумя руками взялся за гладкий, неприятный на ощупь затылок.
В витрине напротив стояли парень и девушка — пластмассовые, зато одетые на много тысяч каждый.
На краю фонтана сидели, обнявшись, настоящие парень и девушка. Целовались, не обращая на Егора внимания.
Фонари разгорались ярче.
На ступеньках подземного перехода стоял старик в больших очках с толстыми линзами. Смотрел поверх очков, поверх Егоровой головы, поверх фонарей; в неловко приставленной к животу горсти его лежала одинокая пятикопеечная монета.
Егор отвернулся, будто испугавшись, и пошел в противоположном направлении. Ветер холодил затылок, струйка холода сбегала вдоль позвоночника, и он зашагал быстрее, чтобы согреться. Он шел, бежал, все оставалось по-прежнему, он сумеет объяснить шефу… Нет, ничего он не сумеет объяснить. Его уволят, завтра же уволят, он пропал, он погиб, как он теперь проживет…
Он споткнулся о край газона и растянулся на траве. Кто-то из прохожих присвистнул. Кто-то сочувственно заохал издали.
Егор поднялся на четвереньки. Встал; долго отряхивал пиджак и брюки, но пятна все равно остались.
Почему он так боится увольнения? Он что, умрет, если его уволят?
Какое дело шефу до его прически?
Медленно, будто не веря себе, Егор двинулся к ближайшей телефонной будке. Стал искать по карманам карточку — наткнулся на мобильник. Долго разглядывал маленькую удобную трубочку, и не мог вспомнить Олиного телефона. Он запоминал телефоны наглядно, по расположению на диске или клавишах, а вот с мобилки, выходит, он Оле никогда не звонил?
Он вышел из будки. Долго не мог придумать, куда девать мобильник. Сунул обратно в карман.
Фонари горели голубым и желтым. Все вокруг отбрасывало двуцветные тени; Егор огляделся, понемногу узнавая знакомую площадь. Когда-то они гуляли здесь с Олей… Кажется. Только тогда на углу рос большой тополь — а теперь там помещался декоративный куст, аккуратно подстриженный в форме куба.
Егор сел на пустую скамейку. Отсюда, издалека, стриженый куст казался поролоновым.
Егор взялся за голову.
Прошедший год был весь тут. Он никуда не исчезал. И теперь уже никогда не исчезнет.
И все, что он говорил Оле… И все, чем он отвечал на ее слова и слезы…
И все его бывшие друзья…
И его родители, которым он уже месяца три не звонил…
И сам он, радостно поверивший в свою неслыханную удачу…
И лысый парикмахер с лицом мягким, как варежка.
И свеженькое, бодрое отражение Егора в большом парикмахерском зеркале.
Чем он смотрел весь этот год? Чем он думал? Чем он чувствовал — «стильно» стриженой башкой?!
…Прошло полтора часа, прежде чем на хорошо одетого бритого гражданина обратил внимание проходивший мимо милицейский патруль.
* * *
Шеф поднял голову.
Егор стоял в дверях, а секретарша тянула его за куртку, пытаясь вытащить обратно в приемную.
Шеф смерил Егора взглядом. Кивком разрешил секретарше удалиться.
— Дурачок, — сказал шеф, когда дверь закрылась. — Ты уволен.
— Нет, это я сам, — сказал Егор. — Я сам ушел. Я человек… А вот вы — пожалеете.
— Это ты пожалеешь, — сказал шеф. — Попомни мои слова.
* * *
…Мэлс Иванов закончил вычесывать гребешком синтетический веник с длинной ручкой, тот самый, которым двадцать минут назад был выметен пол на кухне. Теперь чужие волосы, все до единого, помещались в литровой банке с полустертой наклейкой «Огурцы консервированные».
