Наш вожак – кто он? Воин, вожак, чарутти?.. Сначала воин, потом вожак, после стал чарутти?.. Так может быть? Не знаю. И воин, и вожак, и чарутти сразу: нет, так быть не может. Тогда кто он? Почему делает такое, чего воин и вожак делать не должен?
Я закрыл глаза и стал слушать ночь. Так учил меня наставник: когда глаза не видят, то уши слышат дальше, а нос чует больше. Вслушиваюсь, внюхиваюсь... спокойно, тихо... Слишком спокойно и слишком тихо. Так тихо бывает летом перед дождем, а зимой перед обвалом. Тогда и шепот может разбудить лавину.
Вожак лежал и не спал. Недалеко лежали и сидели четверо т'ангов, у которых пересохли глотки. Иногда кто-то из них поднимался, подходил к колодцу и заглядывал туда. Воды все еще не было. Я не слышал, чтобы кто-нибудь пил, только дышали сыростью, что поднималась из глубины колодца.
Скоро взойдет зеленая луна. Тогда наш вожак обещал достать воду. Не знаю, как он собирается сделать это. Но все остальные верят, что у него получится, даже охотник верит, а я... я только надеюсь. Вожак может больше, чем воин, чарутти умеет больше вожака. Не знаю, кто тот, что ведет нас, и потому я только надеюсь. Это все, что я могу.
Охотник вздохнул, зашевелился. Я понял, что он хочет встать, подойти к колодцу, и... не ошибся. Песок тихо зашуршал под ногами охотника. Игратос посмотрел в мою сторону и тут же отвернулся. Я умею чувствовать долгий взгляд, а тут было по-другому, будто снежинка коснулась носа. Или белая бабочка. Иногда их можно увидеть в горах. Зимой. Ночью. Они живут всего одну ночь. Немногие видели их живыми, смотрели, как они танцуют в свете луны. Тогда они похожи на огромные белые цветы, что распускаются весной на самых неприступных склонах, где солнце раньше всего съедает снег. Т'ангайям очень нравятся эти цветы, даже Зовущим. А еще бабочки похожи на большие снежинки, что летят и медленно падают, падают... и никак не упадут. Бабочки летают всю ночь, и эта ночь только белой луны. А утром на снегу останется много маленьких тел с изломанными крыльями. Мало кто видел белых бабочек. Их еще называют Бабочки Счастья. Тот, на кого она сядет, будет счастлив. А к тому, кто увидел их танец, придет удача. Наверное, я очень удачливый т'анг.
Когда я вернулся после ночи белой луны, то рассказал чарутти, что видел бабочек. Он посмотрел мне в глаза и молча кивнул. Через несколько лет, уже став вожаком, я узнал, что бабочка оставляет след на избраннике. След, который легко заметит знающий и легко разоблачит обманщика. А такие иногда бывают. Ведь т'ангайи тянутся к счастливчикам и удачливым. Тогда обманщика в ближайшую белую ночь учат летать с обрыва.
Когда охотник вернулся, Игратос опять вздохнул, но идти к колодцу не стал. Из-за меня или из-за больной ноги, не знаю.
Я больше не подходил к колодцу после того первого раза. Только перекатывал камешек во рту.
Вожак подобрал такой же возле камня Ипши. Он тогда повертел камешек в пальцах, дунул на него и... засунул в рот. Я тогда тоже открыл рот, но спросить ничего не успел, молодой Кот опередил меня.
– Зачем ты это сделал? – спросил он.
А я поблагодарил Прародителя за то, что молодые не умеют ждать и молчать.
– Что? – не понял вожак, занятый своими мыслями. Он к чему-то прислушивался, разглядывая большой камень. Тогда я еще не видел рисунка и надписи. – Что я сделал?
– Нельзя есть камни. Они не сделают голодный живот сытым.
И я был согласен с молодым воином.
Вожак улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму, чуть насмешливо, чуть устало и совсем не обидно. Я не умею так улыбаться. Не многие так умеют. Старый Вождь умел, помню, и чарутти иногда так может. Другие не могут. Наш вожак улыбнулся так, что усталость, жара, пересохшее горло и пустой живот – все забылось. Не надолго, но забылось.
– Я не ем камень...
Вожак вдруг замолчал, а я почти услышал то, что он хотел сказать, но так и не сказал. «Малыш». И правильно, что не сказал. Так говорить может только наставник своему ученику. Даже если ученик давно уже надел пояс. Но говорить можно, если никого чужого рядом нет. Кот учится у нашего вожака, я тоже иногда учусь тому, о чем старый Фастос и не слышал, но рядом много чужих ушей, чтобы называть Кота «малыш». Такое оскорбление молодому воину придется смывать кровью и, скорее всего, своей. Но мне почему-то очень не хотелось этого. Вот уж не думал, что мне будет какое-то дело до т'анга из чужого клана.
– Я не ем, – повторил вожак, перекладывая камешек за щеку. – Это помогает от жажды. Попробуй. – Он бросил воину маленький камень. – Представь, что это глоток воды, и держи его во рту.
Я недоверчиво хмыкнул тогда. Очень тихо, Кот и не заметил, а наш вожак услышал. Он не должен был услышать, но почему-то услышал.
– Или кусочек льда, – сказал вожак уже для меня. – Мелочь, ерунда, а выжить помогает. – Он пожал плечами и опять повернулся к большому камню. – Мне помог...
Вожак говорил так, будто ему все едино, поверим мы или нет. Он наставник, он учит, а ученик учится. Умный ученик – тот, что наденет воинский пояс и сам когда-нибудь станет наставником. Старый Фастос говорил, что глупых воинов не бывает; что есть умные, из них получаются вожаки, и не очень умные – это они подчиняются вожакам, а глупые... таких нет. Глупец не выдержит Испытания, он даже не доживет до него. Вот такой у меня наставник. Сначала я понимал одно из десяти сказанных им слов, но запоминал все. Думал – пока не понимаю, так пойму потом. Когда я стал понимать одно слово из семи, то перестал чувствовать себя глупцом, что не доживет до Испытания. Перед этим походом я думал, что понимаю почти все, о чем говорит старый Фастос. И вдруг опять почувствовал себя глупцом, что смеется над словами наставника.
Еще до заката я поверил словам вожака. Перекатывал во рту маленький камешек, думал о куске льда и... это помогало. Пить хотелось меньше, и язык не напоминал подошву старых тонби. Иногда я совсем забывал, что хочу пить, и только шел и шел, думая... Не помню, о чем я тогда думал, может, и не думал совсем, а просто передвигал ноги и смотрел через голову молодого воина вперед, на спину нашего вожака. Тот уверенно вел нас к далекой Дороге, будто не раз и не два прошел этим путем. Ветер трепал концы выгоревшего лоскута, каким вожак повязал себе голову. Может, это тоже помогает выжить?.. Но спрашивать не хотелось, не было лишних сил, и лоскута такого у меня не было. Думать тоже не хотелось, мысли уползали подальше от горячей головы. Зачем мне думать о вожаке? Тот дойдет, куда ему надо. Переживет всех нас и дойдет. Я... дойду, может быть. А Игратос?.. С такой ногой...
Земля вздрагивала подо мной, как гора при оползне. Воздух обжигал в носу, а песок что-то шептал горячему ветру.
Все это было днем, до заката, а теперь я сижу на песке, слушаю дыхание стаи, перекатываю во рту уже привычный камешек и жду восхода зеленой луны. Теплый ветер шевелит мех на спине.
Мы бежали. Давно бежали, долго. Ночь и день. Еще ночь и еще один день. И еще... Эта ночь последняя. Для нас и для тех, кто не найдет укрытия, когда придет завтрашний день.
