– Сколько?!
Удивил меня Крант. Совсем не слабо удивил. Это сколько ж лет ему? Если только в пятьдесят они выбираются из подросткового возраста.
– Ну понятно теперь, почему третьего ребенка вы не успеваете родить.
Крант громко брякнул осколками чаши и осторожно – очень осторожно! – положил их в огонь. Будто трудную и особо сложную работу выполнил.
– Нутер, ты опять не понял. – Оберегатель мельком глянул на меня. Костер в его глазах казался красным. – Третий ребенок придет, если он нужнее жизни.
– Как это? Чьей жизни?
Такого я точно не понял. И догадываться не собирался.
– Жен среди норторов меньше, чем мужей, – сообщил Крант, словно это могло мне что-то объяснить.
– Так это у каждого народа так. Или почти у каждого.
– Одна жена и два мужа? Нутер, у твоего народа тоже так?
– В смысле, для каждой девчонки по два пацана рождается?
Оберегатель кивнул.
– Нет. Среди наших новорожденных соотношение другое. Кажется, восемь к десяти. И больше пацанов рождается. Ну а пока дорастут до нужной кондиции, соотношение становится один к одному. Типа каждой Тамаре по Тарасу.
«И матрасу».
Вот только говорить про матрас я не стал. Кто его знает, какой там у норторов брачный ритуал. Я еще тиу не забыл.
– Убить нортора намного труднее, чем… – Опять отсвечивающий красным взгляд. – Чем кого-то другого. Пусть до Ночи Выбора доживают не все, но и тогда мужей больше, чем жен. Чтобы сохранить жизнь новому нортору, жену нортора отвлекают. В первый раз это просто. Во второй – труднее. В третий – почти невозможно.
– Ну ни фига себе! – Голос у меня конкретно осел. – И каждая ва… гм-гм… ваша мамаша так любит своих детей… на ужин… или только оберегательницы?
– У… оберегательниц… у наших «сестер» не бывает детей. – Теперь голос сел у Кранта.
– Потому что они вам вроде как сестры?
– Нет. Потому что их мало. Нельзя забрать ребенка у оберегающей и не убить ее. Забрать первого ребенка… убить оберегающую… Это неправильно!
– Правильнее замочить ту, что родила троих?.. – Крант задумчиво кивнул. Словно он говорил не только со мной, но и еще с кем-то. Кого мне в упор не видно.
– Трижды открывшая сумку может умереть. Она выполнила свой…
– Подожди, мужик, какую сумку? Чего ты буровишь?!
Оберегатель смотрел сквозь меня и слегка покачивался. Кажется, он не услышал вопроса.
– Я видел, как другие выпускают в жизнь своих детей. Жены норторов не могут так… терять столько крови опасно. Кровь будит голод, зовет на охоту. И тогда трудно удержаться.
– Мама дорогая!..
Я вдруг вспомнил, что Крант был рядом, когда я принимал роды. Почему же тогда у меня и опаски никакой не возникло? Или во время операций. Их ведь тоже бескровными не назовешь.
– Нас учили видеть живую кровь и терпеть голод. Учили оберегать раненого хозяина.
«Или хозяина, что лечит раненого. Разницы почти никакой».
– Ага. А другие как?..
Своего голоса я и сам не услышал.
– Норторы быстро заживляют свои раны. Но если бы новые норторы рождались, а не приходили в мир, мой народ давно погиб бы. Даже выбираясь из сумки, нортор пахнет как добыча, но он не измазан кровью! У него есть шанс…
– Блин, опять сумка. Кенгуристые вампиры. Круто, однако. Я прям балдею…
На этот раз Крант услышал и увидел меня. И стал клониться ко мне, прижав руку к животу. Будто у него колики начались. Или с голоду.
Последнее, что я услышал:
– Прости, нутер…
2
Мне нужно спешить. Моя жизнь зависит от того, как быстро я успею выбраться. Как далеко отползу от почти родного тела, что так долго оберегало меня. Все когда-нибудь заканчивается. Теперь я один, теперь я сам за себя. А привычная защита вдру1 сделалась смертью. Почти. Совсем скоро сделается, если я не смогу ползти еще быстрее.
Подо мной гладкое полотнище. Тело скользит по нему. Еще одно полотнище надо мной и оно скользит по мне. Оно не мешает мне двигаться. И не помогает. Пальцы ведь тоже скользят. Если бы я мог цепляться ими за полотно! Но я не могу. Еще нет силы в руках. Сила потом появится. Если я доживу до этого «потом». Если успею уползти от теплой смерти, что шевелится у меня за спиной. И я ползу, извиваясь всем телом. Так медленно… медленнее, чем надо. Слабые мягкие ногти беспомощно скребутся о ткань. А где-то рядом, между двумя полотнищами, рычит и дергается смерть. Сначала моя. Потом тех, кто зовет и ждет меня.
Смерть освобождается от пут. Не от всех. Но теперь она может ударить. И она бьет по верхнему полотнищу. Еще и еще раз.
Но меня нет на том месте. Я успел. Обогнал смерть на ползок. На половину ползка. На четверть.
Последний удар едва не задел мои ноги. Едва. Но все-таки не задел. А подтолкнул меня. И сдернул верхний покров.
Теперь я вижу тех, кто ждет меня. Руки. Две большие руки. Теплые, сильные. Я впитываю их силу. И мне становится теплее. И я могу ползти быстрей. И я ползу. Ползу!
Еще треск. И рычание. Громкое, торжествующее. Последние путы порваны. Смерть освободилась. Что-то тяжелое и теплое уже рядом.
Рвусь вперед изо всех сил и падаю… в ждущие руки. Хочу кричать. Страх, ненависть и восторг рвутся из моего горла. Смерть не получила меня. И теперь уже не получит. Огромный палец прижимается к губам. И я кусаю его. Изо всех сил. Рот наполняется кровью. Я глотаю ее, глотаю. Кровь – самое вкусное, что есть у жизни.
А где-то далеко, за моей спиной, кричит смерть. Обиженно, разочарованно. Смерть нельзя убить. Но ее можно обмануть, прогнать. От нее можно убежать. Мою смерть прогнали другие. Я еще научусь обманывать и прогонять свою смерть.
Теплая рука гладит меня. От головы до ног. Еще раз, еще. Мне хорошо, приятно. Хочется смеяться. Но тогда я выпущу изо рта палец. Полный такой вкусной крови.
Руки несут меня к свету. Или свет приближается к нам. Руки как-то по-особому обнимают меня, поворачивают, забирают вкусный палец…
– Подожди, малыш. Подожди немного.
Незнакомый голос гремит надо мной. Не так, как рычала смерть, но тоже очень громко. Света становится больше. Света так много, что он уже греет. Почти как руки, забравшие меня у смерти.
Выше, еще выше поднимают меня. Я вижу бледное лицо, огромные светлые глаза. В них ненависть и отвращение. «Урод!» – сказали мне глаза.
– Урод, – повторили серые губы. – Это из-за тебя она умерла. Смотри на нее. Больше ты ее не увидишь.
