Господин Меркатор вытаскивал тяжелый в кожаном переплете
гроссбух и записывал в него русскую строчку. Обожаю все русское! И это вовсе не
потому, что имею одну шестьдесят четвертую часть русской крови, как наш
последний Государь, а просто потому, что мы здесь, на Острове, все, и даже
татары, каким-то образом причисляем себя к русской культуре. Вы знаете, наша
верхушка, врэвакуанты, были всегда очень тактичны по отношению к национальным
группам, а такие, как я, средиземноморские типы, любят терпимость,
толерантность, определенную грацию в национальных отношениях. Возьмите меня:
кузен – влиятельный адвокат в Венеции, тетя – владелица чайной компании в
Тель-Авиве, есть Меркаторы и на Мальте, и в Сардинии, в Марселе, Барселоне…
Homo mideo terrano – это человек мира, господин Кузенко.
– О-хо-хо, господин Меркатор…
– Почему вы вздыхаете, Марлен Михайлович? Не угодно ли
рюмку «Бенедиктина»? Кстати, это самый настоящий «Бенедиктин», я получаю его
прямо из монастыря, и мои покупатели это знают. Продолжаю о врэвакуантах, месье
Кузенко! Вот кто может принести огромную пользу великому Советскому Союзу!
Поверьте мне, это сливки русской нации – верх интеллигентности, благородства,
таланта. Конечно, они были когда-то реакционерами и дрались против великих
вождей Троцкого и Ленина, но ведь когда это было, месье Кузенко? В незапамятные
времена! Конечно, и сейчас там есть разные течения, не все такие прогрессивные,
как наш замечательный Андрей, но ведь великий Советский Союз в наше время стал
так могуч, что может позволить себе некоторые дискуссии среди своих граждан, не
так ли?
– О-хо-хо, – господин Меркатор, – вздыхал
вконец расстроенный болтовней лавочника Марлен Михайлович. – Вы хотя бы
понимаете, что у нас социализм, что если мы объединимся, вы перестанете владеть
своим прекрасным магазином?
– Яки! – радостно сияя, восклицал господин
Меркатор. – Так я буду здесь менеджером, социалистическим директором, да?!
Ведь не откажется же великий Советский Союз от моего опыта, от моих
средиземноморских связей!
– Допустим, – уныло говорил Марлен
Михайлович. – Однако у вас не будет здесь ни английского чая, ни
итальянского прошютто, ни французских сыров, ни американских сигарет, ни
шотландского виски, ни плодов киви, ни…
– Ха-ха-ха, – хохотал господин Меркатор. –
Отмечаю у вас, Марлен Михайлович, склонность к черному юмору. Ха-ха-ха, это мне
нравится!
– О-хо-хо, господин Меркатор, доверительно вам говорю,
что в вашем магазине многого не будет, увы, должен вас огорчить, вы не сможете
при социализме похвастаться полным комплектом товаров, мне очень жаль, но вам
придется кое-что прятать под прилавком, у вас тут будут очереди и дурной запах,
простите меня, господин Меркатор, но не хотите ли вы в свою красивую книгу
записать еще одно изречение? Уинстон Черчилль: «Капитализм – это неравное
распределение блаженства, социализм – это равное распределение убожества».
– Браво! Какое счастье все-таки беседовать с
образованными людьми! Марлен Михайлович, мы, торговые люди Крыма, постараемся
превратить социалистическое убожество, по словам Черчилля, в социалистическое
блаженство. Ведь это не трудно, в самом деле. Главное – энергия, главное
инициатива. Равномерное же распределение благ – это, согласитесь, «суть
человеческой цивилизации. Не этому ли учил нас Иисус?
– Правильно, Иисус учил нас этому, но мы пока оказались
плохими учениками, а жизнь даже в формулу реакционера Черчилля вносит
коррективы. Запишите, господин Меркатор, некоторую модификацию: «Социализм –
это неравное распределение убожества».
– А это чье, месье Кузенко?
– Простите, мне нужно идти. Очень признателен за
беседу. Господин Меркатор провожал своего почетного гостя до дверей и даже
выходил за порог, чтобы ею видели вместе со столь важной птицей, с «крупным
советским товарищем», соседи и конкуренты по торговой Синопской улице. Молодые
подручные «яки» Хасан и Альберт выносили покупки Кузенкова и укладывали в
машину, сильно подержанный «пежо». Сами они раскатывали на шикарных «литерах»,
но восхищались скромностью могущественного «товарища» и относили ее к общей
скромности великого Советского Союза.
Господин Меркатор не раз намекал Кузенкову, что был бы
счастлив принять его у себя дома, в городской квартире или на «ля даче» в
Карачели, все будут просто счастливы, и жена, и дети, однако Марлен Михайлович
всякий раз мягко отклонял эти намеки, и Меркатор сразу показывал, что понимает
отказ и даже как бы извиняется за свое нахальство: залетел, мол, высоко, не по
чину. Однажды Марлен Михайлович рассердился и высказался напрямик: господин
Меркатор, боюсь, что вы меня неверно понимаете. Я не могу посетить ваш дом и
дачу в Карачели вовсе не из-за чванства, а из-за слежки. За мной постоянно
наблюдают, и всякий новый мой контакт может вызвать непредвиденные осложнения.
Господин Меркатор ужасно возмутился. Неужели осваговцы имеют
наглость следить за таким человеком, как месье Кузенко? Он немедленно напишет
письмо в «Курьер», он их выведет на чистую воду! Ах, господин Меркатор, опять
вы не совсем верно оцениваете ситуацию. Осваговцы ваши ничуть меня не волнуют.
Меня волнуют наши же товарищи, мои коллеги. Они могут написать на меня донос. К
сожалению, довольно распространенное явление в нашей среде – заявления,
докладные, «сигналы», доносительство, увы, наследие сталинизма. Господин
Меркатор был чрезвычайно удручен словами Марлена Михайловича, остался в мрачной
задумчивости, но при очередной встрече с Марленом Михайловичем снова сиял. Он
много думал над этой ситуацией так называемого «доносительства» и понял, что в
основе своей она идет от великого чувства общности, чувства единой семьи, от
массовой тяги к совершенству, от чувства некой общей «матери», которой можно и
пожаловаться на брата, вот именно от того, чего не хватает островитянам, да и
всем людям раздробленного Западного мира. Да-да, господин Меркатор, печально
сказал Кузенков, вы правильно рассудили, этого чувства не хватает людям
западного мира.
