Чернок повернул кресло на 180 градусов и оказался как бы за
оперативным столом – такое это было чудо, вертолет «дрозд». Два молодых
офицера, специалисты по оперативной информации, прапорщики Кронин и Ляшко
смотрели на него. Все трое некоторое время молчали.
– Они не сошли с ума, сэр? – наконец спросил
Кронин. Чернок попросил Ляшко налить ему полный стакан неразбавленного «Чивас
Ригал».
– Самое смешное, сэр… – начал было Кронин.
– Нас атакует «миг-25», сэр, – сказал пилот.
Чернок выпил полстакана и бросил взгляд назад. Успел увидеть
только реверсионный след пролетевшего истребителя.
– Вы что-то хотели сказать, Кронин? – спросил он.
– Еретическая мысль, сэр, – улыбнулся юноша.
– Держу пари, сэр, она и вам приходила в голову, –
сказал Ляшко.
Парни старались говорить по-русски, но то и дело переходили
на более для них удобный язык, то есть английский.
– Как там истребитель? – спросил Чернок пилота.
– Заходит на второй круг атаки, – доложил
пилот. – Вижу Бонафеде. К ней подходит бронетанковая колонна.
– Спускайтесь туда, – сказал Чернок, допил стакан
до дна и закурил сигариллос. – Да, мальчики, мне тоже приходила в голову
эта мысль, – сказал он. – Больше того, она мне даже и ересью не
кажется. Я почти уверен, что «форсиз»…
– Да! – вскричал Кронин. – Если бы это был
неприятель, если бы это была армия вторжения, мы бы сбросили их в море!
– Боюсь, что мы бы их просто уничтожили, – холодно
улыбнулся Ляшко. – Взгляните, сэр…
На темной стенке в глубине кабины высветилась карта Крыма.
Пятнышко световой указки поползло по ней.
– Скопище техники у Карачели… – презрительно кривил
губы Ляшко. – Толкучка в Балаклаве… Танковое месиво без капли горючего у
Бахчисарая…
– Кронин, как бы вы действовали? – Чернок
откинулся в кресле. – Давайте поиграем в войну.
– Ракетный залп, сэр, – только и успел сказать
пилот. Мгновенно последовавший за этим взрыв уничтожил вертолет «дрозд» и
четырех находящихся в нем офицеров.
Кажется, Лучников даже видел яркую вспышку в небе, взрыв
командного вертолета Чернока, но не обратил на нее особого внимания, отнеся к
пиротехническим эффектам подлейшей киносъемки. Он вспомнил о Кристине и подумал
о том, как безнравственно современное искусство. Все снимается на пленку и все
демонстрируется, и чем естественнее выглядит человеческая трагедия, тем лучше,
а во имя чего? Цель полностью утеряна…
Бедная девочка, подумал он, занесло тебя тогда в Крым…
занесло тебя тогда в мою спальню… занесло тебя…
Он поднял ее тело и медленно направился к храму. Навстречу
ему по дорожке, выложенной ракушечником, мимо античных руин и православных
крестов, бежали три фигуры, он узнавал их по мере приближения: отец Леонид,
Петр Сабашников в монашеском одеянии и Мустафа.
– Вот, – сказал Лучников, передавая тело Кристины
на руки отцу Леониду. – Примите, отец Леонид. Она была рождена в
католичестве, но обернулась к православию. Она меня очень любила. Какая разница
– католичество, православие?… всем христианам нужно быть вместе, когда в мире
совершаются безнравственные события, вроде этой киносъемки.
– Съемки, Андрей? – Сабашников обнял его за
плечи. – Ты называешь это съемкой?
– Даже ты не догадался, – засмеялся
Лучников. – Что же говорить о простых людях? Вообрази, какая это для них
психологическая травма! Любопытно, кто дал банде Хэлоуэя разрешение на это
массированное глумление?
– Пойдемте, дети мои, в храм, – сказал отец
Леонид. – Будем вместе. Сегодня ночью многие придут, я думаю так. Иди и ты,
Мустафа. Будь с нами. Ты не обидишь Ислам, если будешь сегодня с нами.
– Я плохо знаю Ислам, я буддист, – пробормотал
юноша. Отец Леонид шел широким крепким шагом. Белые ножки
Кристины свисали со сгиба его руки. Лучников разрыдался
вдруг, глядя на то, как они болтаются.
– Андрей, – повернулся к нему отец Леонид. –
Утешься. Час назад я крестил здесь твоего внука Арсения.
Мыс Херсонес каменными обрывами уходит в море, но под
обрывами еще тянется узкая полоска галечного пляжа. Там, в одной из крохотных
бухточек, готовились к побегу четверо молодых людей – Бенджамин Иванов со своей
подругой черной татаркой Заирой и Антон Лучников со своей законной женой
Памелой; впрочем, их было пятеро – в побеге участвовал и новорожденный Арсений.
В бухточке этой они нашли брошенный кем-то открытый катер с подвесным мотором
«Меркурий». В катере оказалась еще и двадцатилитровая канистра с бензином –
топлива вполне достаточно, чтобы достичь турецкого побережья.
Антон и Памела, потрясенные всеми событиями уходящего дня,
сидели, прижавшись друг к другу боками, а спинами прижимались к уплывающему от
них Острову Крыму. В последних передачах ныне уже заглохшего Ти-Ви-Мига
промелькнуло сообщение о смерти деда Арсения и об аресте, или, как деликатно
выразились перепуганные тивимиговцы, «временной изоляции» Андрея. На коленях у
них, однако, лежал новорожденный Арсений, головкой на колене отца, попкой на
бедре матери. Чувства, раздиравшие Антона, были настолько сильны, что он в
конце концов впал попросту в какое-то оглушенное состояние. Жена его не могла
ему ничем помочь, растерзанная родами, жалостью к Антону, нежностью к бэби,
страхом перед побегом, она тоже впала в полулетаргию.
Впрочем, энергии Бен-Ивана хватало на всех пятерых. Он"
чувствовал себя в своей тарелке, побег был его стихией. Побег – это мой
творческий акт, всегда говорил он. Я всегда благодарен тем, кто берет меня под
арест, потому что предчувствую новый побег. Я буду очень разочарован, когда
Россия откроет свои границы.
Вместе с милейшей своей подружкой, вечно пританцовывающей
Заирой, Бен-Иван все приготовил на катере, а затем, ничтоже сумняшеся,
отправился на «поверхность», как он выразился, в ближайший супер-маркет,
притащил оттуда одеяла, плащи, огромный мешок с едой и напитками и даже
Си-Би-Радио. Он со смехом рассказывал о «наших ребятах», то есть о советских
солдатах в супер-маркете, одном из бесчисленных филиалов Елисеева-Хьюза, о том,
с каким восторгом их там встречают, как они жрут печенье «афтерэйт» и жареный
миндаль и как «вырубаются» от восторга.
– Дождемся ночи, Бен-Иван? – спросил его Антон.
– Ни в коем случае! – воскликнул «артист
побега». – Ночью здесь все будет исполосовано прожекторами. Они будут
каждую минуту подвешивать ракеты. Если они обнаружат нас ночью, нам конец.
