– А если они обнаружат нас сейчас? – довольно
весело поинтересовалась Заира.
– Сейчас другое дело, кара кизим, сейчас солнце
склоняется к горизонту, заканчивается горячий денек истории, сумерки – это час
прорех, расползания швов, час, когда видны просветы в эзотерический мир, когда
на некоторый миг утрачивается спокойствие и хрустальные своды небес слегка
колеблются. Понятно?
К начальнику сигнальной вахты авианосца «Киев»
капитан-лейтенанту Плужникову подошел один из операторов старший матрос Гуляй.
– Товарищ капитан-лейтенант, – сказал он и вдруг
как-то замялся, затерся, словно пожалел, что подошел.
– Ну что, Гуляй, – поморщился капитан-лейтенант
Плужников, который считал минуты до окончания вахты и мечтал об увольнении на
берег. – Все в порядке, Гуляй? – офицер уже чувствовал со стороны матроса
какую-то «самодеятельность», так называемую инициативу, чувствовал также, что
матрос уже жалеет о «самодеятельности», но не решается отвалить. –
Поссать, что ли? – спросил он Гуляя.
– Да понимаете, товарищ капитан-лейтенант, – с
нескрываемой досадой сказал старший матрос, – объект на приборе.
«Ах ты, падла такая, Гуляй, – думал Плужников, глядя на
светящуюся блошку в углу экрана. – Ну, какого хуя с места сорвался? Что
тебе, паскуда, эта блоха? Может, плотик какой-нибудь болтается или ребята
какие-нибудь от нашей армады в Турцию когти рвут. Ну, какого хуя… Придется
теперь докладывать командиру, а то еще стукнет этот Гуляй…»
Он внимательно посмотрел в лицо старшему матросу. Отличная у
парня будка – крепкая, чистая, нет, такой не стукнет. Впрочем, может, как раз
такой и стукнет. Тогда вернулся к своему пульту, связался с командованием,
доложил, как положено: объект, идущий от берега в нейтральные воды, в секторе
хуй с минусом и три хуя в квадрате…
Начальник вахты корабля капитан первого ранга Зубов дьявольски
разозлился на капитан-лейтенанта. Кто его за язык тянет? Подумаешь, бегут
какие-то чучмеки на какой-нибудь шаланде. У всех классовое сознание в один день
не пробудишь. Бегут, пусть бегут, больше места останется. Не буду никому
докладывать, а Плужникову скажу, что будет отмечен. Рядом с Зубковым стоял его
помощник кавторанг Гранкин и делал вид, что ничего не слышал, лишь еле заметная
улыбка появилась на его лице, обращенном к подпрыгивающим над силуэтом
Севастополя рекламным огням.
«Это он, пидар, психологический тест мне ставит, –
подумал про Гранкина Зубов. – А вот сейчас я тебе сам психологическую
штуку воткну, Гранкин-Хуянкин».
– Доложите командиру, – приказал Зубов, думая, что
Гранкин начнет сейчас ваньку валять и на том проколется, но тот немедленно
включил селектор и доложил командиру все, что полагается, и скосил, конечно,
глазок в сторону Зубова – дескать, все нюансы, ебемать, им, Гранкиным,
уловлены.
Командир авианосца контр-адмирал Блинцов в это время
находился в собственной спальне, куда удалился для частного разговора с
супругой, пребывавшей в этот момент по обыкновению на даче в Переделкино. Нужно
было уточнить список покупок в пока еще капиталистическом Севастополе, а
главное, узнать по только им двоим понятным намекам, как там младший сын Слава,
ночевал ли дома или снова «ухиляд» на Цветной бульвар к своей «хипне».
И тут этот малоприятный офицер Гранкин проявляет
«самодеятельность», лезет с сообщением о какой-то дурацкой «блохе» в море.
Конечно, на «таких, как Гранкин, служба стоит, но личной симпатии эти заебистые
твари вызвать не могут. Зубов, тот ходит, как будто на все кладет, но мужик
отличный, банку хорошо держит и талантливый специалист…
Так или иначе, но через пятнадцать минут после сигнала
старшего матроса Гуляя с борта авианосца «Киев» по направлению к «блохе»,
ползущей в бескрайнем море, вылетел боевой вертолет, ведомый старшими
лейтенантами флота СССР Комаровым и Макаровым.
– Смотри, Толя, – сказал Комаров. – Как будто
Греция слева, как будто мифология…
Пустынный мыс Херсонес проплыл слева, после чего они стали
круто забирать в море.
Катер шел споро, временами слегка бухал днищем по небольшой
волне, что накатывала сейчас с юга. Солнце садилось за Севастопольские холмы,
небо и море за спинами беглецов горело дивным огнем, и из этого дивного огня
явилась и зависла над катером зловещая стрекоза. Неужто конец, подумал Антон,
сжимая плечи Памелы, неужто в один день конец нам всем, конец Лучниковым? Жена
его тряслась и плакала. Заира закричала, поднимая ладони к вертолету:
– Ребята, не трогайте нас! Христа ради, пожалейте нас!
– Внимание, ложусь крестом, – деловито сказал
Бен-Иван, отполз на корму, лег на спину и распростер руки, образовав фигуру
креста и устремив на кабину вертолета мощный «отводящий» взгляд. От напряжения
у него дергались нога и голова. Невозмутимым оставался один лишь младенец
Арсений.
Два могучих советских человека смотрели на них сверху.
– Видишь, Толя, какие ребята, – сказал старший
лейтенант Комаров. – Отличные ребята.
Старший лейтенант Макаров молча кивнул.
– А девчонки еще лучше, – сказал Комаров. –
Плюс новорожденный.
Макаров опять кивнул.
– Смотри, Толяй, они крестятся, – сказал
Комаров. – У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся, Толька,
от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!
– Я ее вон туда шмальну, – сказал Макаров и
показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.
– Ясное дело, – сказал Комаров. – Не в людей
же шмалять.
Он соответствующим образом развернул машину. Макаров
соответствующим образом потянул рычаг.
– Але, девяносто третий, – ленивым наглым тоном
передал Комаров на «Киев», – задание выполнено.
– Вас понял, – ответил ему старший матрос Гуляй,
хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено.
На Херсонес упала ночь, когда из храма Святого Владимира
вынесли легкий гроб с телом Кристины Парслей. За гробом шли четверо: отец
Леонид, Петр Сабашников, Мустафа Ахмет-Гирей и Андрей Лучников.
Небо было полно звезд, а праздничное зарево Севастополя
стояло за темной громадиной собора и не мешало звездам полыхать над пустынным
мысом, где ярко белели мраморные останки Эллады и отсвечивал черный мрамор
христианских надгробий.
Ракушечник слегка похрустывал под ногами маленькой
процессии. Отец Леонид покачивал кадилом и читал от Матфея, тихо, как бы и себя
самого вопрошая:
– …Что же смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли,
ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы: пророка?
