Придя в конце концов после довольно продолжительных
размышлений к этому несколько вонючему выводу, Андрей Арсениевич Лучников
обнаружил себя несущимся в своей рявкающей машине по серпантину, который
переходил сразу в главную улицу Коктебеля, заставленную многоэтажными отелями.
Обнаружив себя здесь, он как бы вспомнил свои предшествующие движения: вот
вышел, размахивая пачкой тичей из Гостевой башни, вот энергично двигался по
галерее, вот чуть притормозил, увидев на парапете неподвижный контур Кристины,
вот прошел мимо, вот засвистал что-то демонстративно старомодное,
«Сентиментальное путешествие», вот чуть притормозил, увидев в освещенном окне
библиотеки молчаливо стоящую фигуру отца, вот прошел мимо во двор и
перепрыгнул, словно молодой, через бортик «литера», услышал призывный возглас
Фредди: дескать, возьми с собой – и тут же включил зажигание.
Сейчас, обнаружив себя среди ночи подъезжающим к злачным
местам своей юности и вспомнив все свое сегодняшнее поведение, Андрей
Арсениевич так изумился, что резко затормозил. Что происходит сегодня с ним? Oн
обернулся. Зеленое небо в проеме улицы, серп луны над контуром Сюрю-Кая. В
боковой улочке, уходящей к морю, медленно вращается светящийся овал найт-клаба
«Калипсо». Пронзительный приступ молодости. Ветер, прилетевший из Библейской
Долины, согнул на миг верхушки кипарисов, вспенил и посеребрил листву платана,
взбудоражил и закрутил Лучникова. Что обострило сегодня все мои чувства –
появившаяся опасность, угроза? Совершенно забытое появилось вновь – простор и
обещания Коктебельской ночи.,
У входа в «Калипсо» стояло десятка полтора машин. Несколько
стройных парней-яки пританцовывали на асфальте в меняющемся свете овала. Вход –
15 тичей. За двадцать лет, что Лучников здесь не был, заведение стало
фешенебельным. Когда-то здесь в гардеробной висела большая картина, которую
лучниковская компания называла «художественной». На ней была изображена нимфа
Калипсо с большущими грудями и татарскими косами, которая с тоской провожала
уплывающего в пенных волнах татарина Одиссея. Теперь в той же комнате по стенам
вился изысканнейший трех-, а может быть, и четырехсмысленный рельеф,
изображающий приключения малого как сперматозоид Одиссея в лоне гигантской,
разваленной на десятки соблазнительных кусков Калипсо. Все это было подсвечено,
все как бы дышало и трепетало, двигались кинетические части рельефа. Лучников
подумал, что не обошлось в этом деле без новых эмигрантов. Уж не Нусберг ли
намудрил?
Едва он вошел в зал и направился к стойке, как тут же
услышал за спиной чрезвычайно громкие голоса.
– Смотрите, господа, редактор «Курьера»!
– Андрей Лучников собственной персоной!
– Что бы это значило – Лучников в «Калипсо»?
Говорили по-русски и явно для того, чтобы он обернулся. Он
не обернулся. Присев к стойке, он заказал «Манхэттен» и попросил бармена сразу
после идиотской песенки «Город Запорожье» (Должно быть, не меньше десяти раз
уже крутили за сегодняшний вечер? Не менее ста, сэр, у меня уже мозжечок
расплавился, сэр, от этого «Запорожья»), так вот сразу после этого включите,
пожалуйста, музыку моей юности «Serenade in Blue» Глена Миллера. С восторгом,
сэр, ведь это и моя юность тоже. Не сомневался в этом. Мне кажется, сэр, я вас
уже встречал. Еще сомневаетесь? Не исключено, что вы из Евпатории, сэр.
Кажется, там у вас отель. Смешно, Фаддеич… Как вы меня?… Смешно, говорю,
Фаддеич, прошло двадцать лет, я стал знаменитым человеком, а ты так и остался
занюханным буфетчиком, но вот я тебя прекрасно узнаю, а ты меня, хер моржовый,
не узнаешь. Андрюша! Хуюша! Не надо сквернословить! Ну, а обняться-то можно, а?
Слегка всплакнуть? Слышишь серебряные трубы – Глен Миллер бэнд!… Голубая
серенада, 1950 год, первые походы в «Калипсо»… первые поцелуи… первые девушки…
драки с американскими летчиками…
Хлопая по спине и по скуле Фаддеича, слушая свинговыс обвалы
Миллера, Лучников вдруг осознал, что привело его в эту странную ночь именно
сюда – в «Калипсо». В юности здесь всегда была пленительная атмосфера
опасности. Неподалеку за мысом Хамелеон находилась американская авиабаза, и
летчики никогда не упускали возможности подраться с русскими ребятами. Быть
может, и сегодня, неожиданно помолодев от ощущения опасности, от словца
«покушение», Лучников почувствовал желание бросить вызов судьбе, а где же
бросить вызов судьбе, как не в «Калипсо».
Признаться в этом даже самому себе было стыдно. Все здесь
переменилось за два десятилетия. Клуб стал респектабельным, дорогим местом
вполне благопристойных развлечений верхушки среднего класса, секс перестал быть
головокружительным приключением, а летчики, постарев, демонтировали базу и
давно уже отбыли в свои Милуоки.
Остался старый Фаддеич и даже вспомнил меня, это приятно.
Сейчас допью «Манхаттен» и уеду домой в Симфи и завтра в газету, а через три
дня в самолет – Дакар, Нью-Йорк, Париж, конференция против апартеида, сессия
Генеральной Ассамблеи, встреча редакторов ведущих газет мира по проблеме «Спорт
и политика», и, наконец, Москва.
Вдруг он увидел в зеркале за баром своего сына, о котором
он, планируя следующую неделю, гнуснейшим образом забыл. Что же удивляться – мы
потеряли друг друга, потому что поищем друг друга. Распланировал всю неделю –
Дакар, Нью-Йорк, Париж, Москва – и даже не вспомнил о сыне, которого не видел
больше года.
С кем он сидит? Странная компания. В глубине зала – в нише –
бледное длинное лицо Антошки, золотая головка Памелы на его плече, а вокруг за
столом четверо плотных мужланов в дорогих костюмах, браслеты, золотые
«роллексы». Ага, должно быть, иностранные рабочие с Арабатской стрелки.
– Там мой сын сидит, – сказал он Фаддеичу.
– Это твой сын? Такой длинный.
– А кто там с ним, Фаддеич?
– Не знаю. Первый раз вижу. Это не наша публика.
Нынешний Фаддеич за стойкой как зав. кафедрой, седовласый
мэтр, а под началом у него три шустрых итальянца.
Лучников махнул рукой и крикнул сыну:
– Антоша! Памела! Идите сюда! Приготовь шампанского,
Фаддеич, – попросил старого друга.
Щелчок пальцами – серебряное ведерко с бутылкой «Вдовы»
мигом перед нами. Однако где же наш сын? В конце концов необходимо познакомить
его с Фаддеичем, передать эстафетную палочку поколений. Не хочет подойти –
пренебрегает? Generation gap? В зеркале Лучников, однако, видел, что Антон
хочет подойти, но каким-то странным образом не может. Он сидел со своей Памелой
в глубине ниши, а четверо богатых дядек вроде бы зажимали его там, как будто не
давали выйти. Какие-то невежливые.
– Какие-то там невежливые, – сказал Лучников
Фаддеичу и заметил, что тот весьма знакомым образом весь подобрался – как в
старые времена! – и сощуренными глазами смотрит на невежливых.
– That's true, Андрей, – проговорил медленно и так
знакомо улыбаясь Фаддеич. – Они невежливые.
