Вдруг пейзаж стал резко меняться. Лунный профиль Сюрю-Кая
значительно растянулся, и показалось, что стоишь перед обширной лунной
поверхностью, изрезанной каньонами и щелями клыкастых гор. Ошеломляющая новизна
пейзажа! За Во-лошинским седым холмом вдруг вырос некий базальтовый истукан.
Шаг в сторону – из моря поднимается неведомая прежде скала с гротом у подножия…
Тогда он вспомнил: Диснейлэнд для взрослых! Он уже где-то читал об этом
изобретении коктебельской скучающей администрации. Так называемые «Аркады
Воображения». Экое свинство – ни один турист нс замечает перехода из мира
естественного в искусственный: первозданная природа вливается сюда через
искусно замаскированные проемы в стенах. Вливается и дополняется замечательными
имитациями. Каждый шаг открывает новые головокружительные перспективы. У
большинства посетителей возникает здесь особая эйфория, необычное состояние
духа. Не забыта и коммерция. Там и сям в изгибах псевдомира разбросаны бары,
ресторанчики, витрины дорогих магазинов. Никому не приходит в голову считать
деньги в «Аркадах Воображения», тогда как швырять их на ветер считает своим
долгом каждый.
За исключением, конечно, «советских товарищей». Гражданам
развитого социализма швырять нечего, кроме своих суточных. Эйфория и у них
возникает, но другого сорта, обычная советская эйфория при виде западных
витрин. Вежливо взирая на коктебельские чудеса, дисциплинированно тащась за
гидами, туристские группы с севера, конечно же, душой влекутся не к видам «воображения»,
но к окнам Фаберже, Тестова, Сакса, мысленно тысячный раз пересчитывая
«валюту», все эти паршивые франки, доллары, марки, тичи…
В глухой и пустынный час Лучников увидел в «Аркадах
Воображения» вдалеке одинокую женскую фигуру. Без сомнения, советский человек,
кто же еще посреди ночи на перекрестке фальшивого и реального миров, под
накатом пенного и натурально шипящего, по тем не менее искусственного прибоя,
будет столь самозабвенно изучать витрину парфюмерной фирмы.
Лучников решил не смущать даму и пошел в сторону, поднимаясь
по каким-то псевдостаринным псевдоступепям, пока вдруг не вышел в маленькую
уютную бухточку, за скалами которой светился лунный простор. Здесь оказалось,
что он не удалился от дамы и парфюмерной витрины, а, напротив, значительно
приблизился.
Она его не замечала, продолжая внимательнейшую инспекцию и
чтение призывов Елены Рубинштейн, и он мог бы теперь, если бы верил своим
глазам, внимательно ее рассмотреть, но он не поверил своим глазам, когда увидел
ее ближе.
Он сделал еще несколько шагов в сторону от советской дамы и
таким образом приблизился к ней настолько, что теперь уже трудно было глазам
своим не поверить…
Он смотрел на ее плащ, туго перетянутый в талии, на милый
пук выцветших волос, небрежно схваченный на затылке, на загорелое красивое лицо
и лучики морщинок, идущие к уху, будто вожжи к лошади. Она, прищурившись,
смотрела на флаконы, тюбики, банки и коробки и тихо шевелила потрескавшимися
губами, читая английский текст. «Такую женщину невозможно сымитировать, – подумал
Лучников. – Поверь своим глазам и не отмахивайся от воспоминаний».
– Таня! – позвал он.
Она вздрогнула, выпрямилась и почему-то зажала ладонью рот.
Должно быть, голос его раздался прямо у нее над ухом, ибо он видел, как она
осматривается вокруг, ища его на близком расстоянии.
– Андрей, это ты?! – донесся до него отчаянно
далекий ее голос. – Где ты? Андрей!
Он понимал: здесь «Аркада Воображения», эти мерзавцы все
перепутали, и она может его увидеть как крохотную фигурку вдалеке, и тогда он
стал махать ей обеими руками, стащил куртку, махал курткой, пока наконец не
понял, что она заметила его. Радостно вспыхнули ее глаза. Ему захотелось тут же
броситься и развязать ей кушак плаща и все с псе мигом стащить, как бывало он
делал в прошлые годы.
И вот началась эйфория. Подняв руки к небу, Андрей
Арсениевич Лучников стоял посреди странного мира и чувствовал себя ошеломляюще
счастливым. Система зеркал, отсутствие плоти, акустика, электронная пакость, но
так или иначе я вижу ее и она видит меня.
Отец, сын, любовь, прошлое и будущее – все соединилось и
взбаламутилось непонятной надеждой. Остров и Континент. Россия… Центр жизни,
скрещенье дорог.
– Танька, – сказал он. – Давай-ка поскорей
выбираться из этой чертовой комнаты смеха.
Арсений Николаевич, разумеется, не спал всю ночь, много
курил, вызвал приступ кашля, отвратительный свист в бронхах, а когда наконец
успокоилось, еще до рассвета, открыл в кабинете окно, включил Гайдна и сел у
окна, положив под маленькую лампочку том русской философской антологии. Открыл
ее наугад – оказался о. Павел Флоренский.
Прочесть ему, однако, не удалось пи строчки. В
предрассветных сумерках через перила солярия перелез Антошка и зашлепал босыми
ногами прямо к окну дедовского кабинета. Сел на подоконник. Здоровенная ступня
рядом с антологией. Вздрогнул. Посмотрел на розовеющий восток. Наконец спросил:
– Дед, можешь рассказать о самом остром сексуальном
переживании в твоей жизни?
– Мне было тогда примерно столько же, сколько тебе
сейчас, – сказал цел Арсений.
– Где это случилось?
– В поезде, – улыбнулся дед Арсений и снова
закурил, позабыв о недавнем приступе кашля. – Мы отступали, попросту
драпали, Махно смешал наши тылы, Москву мы не взяли и теперь бежали к морю.
Однажды остаток нашей роты, человек двадцать пять, погрузился в какой-то поезд
возле Елизаветграда. Елки точеные, поезд был битком набит девицами, в нем
вывозили «смолянок». Бедные девочки, они потеряли своих родных, не говоря уже о
своих домах, больше года их состав кочевал по нашим тылам. Они были измученные,
грязненькие, но наши, наши девочки, те самые, за которыми мы еще недавно
волочились, вальсировали, понимаешь ли, приглашали па каток. Они тоже нас
узнали, поняли, что мы свои, но испугались – во что нас превратила Гражданская
война – и, конечно, приготовились к капитуляции. Свою девушку я сразу увидел, в
первом же купе, ее личико и острые плечики, у меня, милейший, просто голова
закружилась, когда я понял, что это моя девушка. Не знаю, откуда только
наглость взялась, но я почти сразу пригласил ее в тамбур, и она тут же встала и
пошла за мной. В тамбуре были мешки с углем, я постелил на них свою шинель, а
винтовку поставил рядом. Я подсадил ее на мешки, она подняла юбку. Никогда, ни
до, ни после, я острее не чувствовал физической любви. Поезд остановился на
каком-то полустанке, какие-то мужики пытались разбить стекло и влезть в тамбур,
но я показывал им винтовку и продолжал любить мою девушку. Мужики тогда поняли,
что происходит, и хохотали за стеклом. Она, к счастью, этого не видела, она
сидела спиной к ним на мешках.
– Потом ты ее потерял? – спросил Антон.
