– Да, потерял надолго, – сказал дед
Арсений. – Я встретил ее много лет спустя, в 1931 году в Ницце.
– Кто же она? – спросил Антон.
– Вот она, – дед Арсений показал на портрет своей
покойной жены, матери Андрея.
– Бабка?! – вскричал Антон. – Арсений,
неужели это была моя бабушка?
– Sure, – смущенно сказал дед почему-то
по-английски.
Глава 2
Программа «Время»
Татьяна Лунина вернулась из Крыма в Москву утром, а вечером
уже появилась на «голубых экранах». Помимо своей основной тренерской работы в
юниорской сборной по легкой атлетике, она была еще и одним из семи спортивных
комментаторов программы «Время», то есть она, Татьяна сия, была личностью
весьма популярной. Непревзойденная в прошлом барьеристка – восемьдесят метров
сумасшедших взмахов чудеснейших и вечно загорелых ног, полет рыжей шевелюры и
финишный порыв грудью к заветной ленточке, – она унесла из спорта и
рекорд, и чемпионское звание, и если звание, что естественно, на следующий год
отошло к другой девчонке, то рекорд держался чуть ли не десять лет, только в
прошлом году был побит.
Она вернулась в Москву взбаламученная неожиданным, свиданием
с Андреем (ведь решено было еще год назад больше не встречаться, и вот все
снова), весь полет думала о нем, даже иногда вздрагивала, когда думала о нем с
закрытыми глазами, а глаза и открывать-то не хотелось, она просто обо всем на
свете позабыла, кроме Андрея, и уж прежде всего позабыла о своем законном
«супруге», «супружнике», или, как она его попросту называла – «СУП». Однако
он-то о ней, как обычно, yе забыл, и первое, что она выделила из толпы за
таможенным барьером, была статная фигура «супруга»-десятиборца. Приехал
встречать на своей «волге», со всем своим набором московского шика: замшевым
пиджаком, часами «сейко», сигаретами «винстон», зажигалкой «ронсон», портфелем
«дипломат» и маленькой сумочкой на запястье, так называемой «педерасткой».
Чемоданчиком своим, поглядыванием на «сейку», чирканьем «ронсоном», а также
озабоченным туповато-быковатым взглядом муж как бы показывал всем окружающим,
возможным знакомым, а может быть, и самому себе, что он здесь чуть ли не
случайно, просто, дескать; выдался часок свободного времени, вот и решил
катануть в Шереметьево встретить «супружницу». Тане, однако, достаточно было
одного взгляда, чтобы понять, как он ее ждет, с каким подсасыванием внизу
живота, как всегда, предвкушает. Достаточно было одного взгляда, чтобы
вспомнить о пятнадцатилетних «отношениях», обо всем этом: медленное,
размеренное раздевание, притрагиванье к соскам и к косточкам на бедрах,
нарастающий с каждой минутой зажим, дрожь его сокрушительной похоти и свою
собственную мерзейшую сладость. Пятнадцать лет, день за днем, и больше ему
ничего не надо.
– Вот такие дела, Танька, вот такие, Татьяна,
дела, – говорил он по дороге из аэропорта, вроде бы рассказывая о чем-то,
что произошло в ее отсутствие, сбиваясь, повторяя, чепуху какую-то нес, весь
сосредоточенный на предвкушении.
В Москве, конечно, шел дождь. Солнце, ставшее здесь в
последние годы редким явлением природы, бледным пятачком висело в мутной
баланде над черными тучами, наваливавшимися на башни жилквартала, на огромные
буквы, шагающие с крыши на крышу: ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!
Тане хотелось отвернуться от всего этого сразу – столь быстрые перемены в
жизни, столь нелегале скачки! – но она нс могла отвернуться и смотрела на
тучи, на грязь, летящую из-под колес грузовиков, на бледный пятак и огненные
буквы, на быковатый наклон головы смущенного своим бесконечным предвкушением
супруга и с тоской думала о том, как быстро оседает поднятая Лучниковым
сердечная смута, как улетает в прошлое, то есть в тартарары, вечный карнавал
Крыма, как начинает уже и в ней самой пошевеливаться пятнадцатилетнее привычное
«предвкушение».
Он хотел было начать свое дело чуть ли не в лифте, потом на
площадке, и в дверях и, конечно, дальше прихожей он бы ее не пропустил, но
вдруг она вспомнила Лучникова, сидящего напротив пес в постели, освещенного
луной и протягивающего к пей руку, вспомнила и окаменела, зажалась, дернулась,
рванулась к дверям. Вот идиотка, забыла, вот ужас, забыла сдать, нет-нет,
придется подождать, милейший супруг, да нет же, мне нужно бежать, я забыла
сдать, да подожди же в самом деле, пусти же в самом деле, ну как ты не понимаешь,
забыла сдать ВАЛЮТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ! Какая хитрость, какой инстинкт – в позорнейшей
возне, в диком супружеском зажиме сообразила все-таки, чем его можно пронять,
только лишь этим, каким-нибудь священным понятием: валютные документы – он тут
же ее отпустил. Татьяна выскочила, помчалась, не дав ему опомниться, скакнула в
лифт, ухнула вниз, вырвалась из подъезда, перебежала улицу и, уже плюхаясь в
такси, заметила на балконе полную немого отчаяния фигуру супруга, статуя Титана
с острова Пасхи.
В Комитете ей сегодня совершенно нечего было делать, но она
ходила по коридорам очень деловито, даже торопливо, как и полагалось тут
ходить. Все на нее глазели: среди рутинного служилого люда, свыкшегося уже с
застоявшейся погодой, она, загорелая и синеглазая, в белых брюках и белой же
рубашке из плотного полотна – костюм, который ей вчера купил Андрей в самом
стильном магазине Феодосии, – она выглядела существом иного мира, что,
впрочем, частично так и было: ведь вчера еще вечером неслась в «литере» под
сверкающими небесами, вчера еще ночью в «Хилтоне» мучил ее любимый мужик, вчера
еще ужинали во французском ресторане на набережной, смотрели на круизные суда и
яхты со всех концов мира, а над ними каждые четверть часа пролетали в темном
небе «боинги» на Сингапур, Сидней, Дели… и обратно.
Вот так дохожусь я тут в Комитете проклятом до беды,
подумала она, и действительно доходилась. Из первого отдела вышла близкая
подруга секретарша Веруля с круглыми глазами.
– Татьяна, телега на тебя, ну поздравляю, такую раньше
и не читала.
– Да когда же успели?
– Успели…
– А кто?
– Не догадываешься?
Она догадывалась, да, впрочем, это и не имело значения, кто
автор телеги. Она и не сомневалась ни на минуту, что после встречи с Лучниковым
явится на свет телега. Поразила ее лишь оперативность – сразу, значит, с
самолета стукач помчался в первый отдел.
– Ой, мамочка, там написано, деточка-лапочка, будто ты
две ночи с белогвардейцем в отеле жила. Врут, конечно?
Они устроились в закутке, за машбюро, куда никто не заходил,
и там курили привезенные Татьяной сигареты «Саратога». Веруля, запойная
курильщица, готова была за одну такую сигарету продать любую государственную
тайну.
– Не врут? Ну, поздравляю, Танька. Да я не за две, а за
одну такую ночь, за полночи, за четвертиночку всю эту шарашку со всеми стукачами
на хер бы послала.
