Я, брошенный всеми в этой затхлой квартире, слегка
забрюшенный и совсем заброшенный господин Гангут наедине с телевизором, наедине
с чудовищным аппаратом товарища Лапина. «Вахта ударного года». Сводка
идиотической цифири. Четыре миллиона зерновых – это много или мало? Всесоюзная
читательская конференция. Все аплодируют. Мрачные уравновешенные лица. Вручение
ордена Волгоградской области. Старики в орденах. Внесение знамен. Бульдозеры.
Опять «Вахта ударного года». Ширится борьба за права человека в странах
капитала. Порабощенная волосатая молодежь избивает полицию. Израильская
военщина издевается над арабской деревенщиной. Снова – к нам! Мирно играют
арфистки, экая благодать, стабильность, ордена, мирные дети, тюльпаны… экая
хуемотина… Гангут по старой диссидентской привычке вяло иронизировал, но на
самом-то деле размагничивался в пропагандном трансе, размягчался, как будто ему
почесывали темя, и сам, конечно, сознавал, что размагничивается, но отдавался,
распадался, ибо день за днем все больше жаждал этих ежевечерних размягчений.
Прокатившись по кризисным перекатам западной действительности, поскользив по
мягкой благодати советского искусства, программа «Время» приближалась к самому
гангутовскому любимому, к спортивным событиям. Где-то он вычитал, что
современный телезритель, хотя и следит за спортивными событиями, размягчившись
в кресле, тем не менее все-таки является как бы их участником, и в организме
его без всяких усилий в эти моменты происходят спортивные оздоровляющие
изменения. Вздор, конечно, но приятный вздор. «О спортивных событиях расскажет
наш комментатор…» Их было семь или восемь, и Гангут относился к ним чуть ли не
как к своей семье, нечто вроде «родственничков» из романа Брэдбери. Для каждого
комментатора он придумал прозвище и не без удовольствия пытался угадать, кто
сегодня появится на экране: «Педант» или «Комсомолочка», «Дворяночка» или
«Агит-Слон», «Засоня», «Лягушка», «Синенький»… Оказалось, сегодня на экране
редкая гостья – «Сексапилочка» Татьяна Лунина. Вот именно ее появление и
тряхнуло Гангута, именно Лунина с ее поблескивающими глазами па загорелом лине,
в ее сногсшибательной по скромности и шику белой куртке как бы сказала в тот
вечер Гангуту прямо в лицо: ты, Виталька, расползающийся мешок дерьма,
выключайся и катись на свалочку, спекся.
Они когда-то были знакомы. Когда-то даже что-то
наклевывалось между ними. Когда-то пружинистыми шагами входил на корт… Там Таня
подрезала подачи. Когда-то показывал в Доме кино отбитый в мучительных боях с
бюрократией фильм… Там в первом ряду сидела Татьяна. Когда-то заваливался в
веселую компанию или в ресторан, задавал шороху… Там иной раз встречалась
Лунина. Они обменивались случайными взглядами, иной раз и пустяковыми
репликами, но каждый такой взгляд и реплика как бы говорили: «Да-да, у нас с
вами может получиться, да-да, и почему же нет, конечно, нс сейчас, неподходящий
момент, но почему бы не завтра, не послезавтра, нс через год…» Потом однажды на
подпольной выставке, вернее, подкрышно-чердачной выставке
художника-авангардиста он встретил Лунину с Лучниковым, заморским своим другом,
крымским богачом, каждый приезд которого в Москву поднимал самумы на чердаках и
в подвалах: он привозил джазовые пластинки, альбомы, журналы, джинсы и обувь
для наших нищих ребят, устраивал пьянки, колесил по Москве, таща за собой
вечный шлейф девок, собутыльников и стукачей, потом улетал по какому-нибудь
умопомрачительному маршруту, скажем, в Буэнос-Айрес, и вдруг возвращался из
какого-нибудь обыкновенного Стокгольма, но для Москвича ведь и Стокгольм, и
Буэнос-Айрес, в принципе, одно и то же, одна мечта. Тогда на том чердачном балу
не нужно было быть психологом, чтобы с первого взгляда на Андрея и Татьяну
понять – роман, романище, электрическое напряжение, оба под высоковольтным
током счастья. А у Гангута как раз по приказу Комитета смыли фильм, на который
потрачено было два года: как раз вызывали его на промывку мозгов в Союз, как
раз не пустили на фестиваль в Канн, зарезали очередной сценарий, и жена его
тогдашняя Дина устроила безобразную сцену из-за денег, которые якобы
пропиваются в то время, как семья якобы голодает, шумела из-за частых отлучек,
то есть «откровенного блядства под видом творческих восторгов». Словом,
неподходящий был момент у Гангута для созерцания чужого счастья. Вместе с
другими горемыками он предпочел насосаться гадкого вина, изрыгать антисоветчину
и валяться по углам.
Впрочем, чудное было время. Хоть и душили нас эти падлы, а
время было чудесное. Где теперь это время? Где теперь тот авангардист? Где две
трети тогдашних гостей? Все отвалили за бугор. Израиль, Париж, Нью-Йорк…
Телефонная книжка – почти ненужный хлам. «Ленинград, я еще не хочу умирать, у
меня телефонов твоих номера…», а в Питере звонить уже почти некому. Как они
проходят, эти проклятые, так называемые годы, какие гнусные мелкие изменения
накапливаются в жизни в отсутствии крупных изменений. Кошмарен счет лет. Ужасно
присутствие смерти. Дик и бессмертный быт.
Виталий Гангут рывком выскочил из продавленного кресла и
вперился в цветное изображение Татьяны Луниной. У пес такой вид, какой был
тогда. Неужели наши девки еще могут быть такими? Неужели мы еще живы? Неужели
Остров Крым еще плавает в Черном море?
«Сборная юниоров па соревнованиях в Крыму победила местных
атлетов по всем видам программы. Особенного успеха добились…»
Что она говорит? Почему я не женился на ней? Она нс дала бы
мне опуститься, так постареть, так гнусно заколачивать деньгу на Научпопе. Она
ведь не Динка, не Катька, не прочие мои идиотки, она – вот она… Где же
Андрюшка? Сколько лет мы не виделись с этим рыжим? В прошлом году или в
позапрошлом мы ехали вместе с Юга на моей развалюхе и ругались всю дорогу. Как
безумные, мы только о политике тогда и бубнили: о диссидентах, о КГБ, о
герантократии, о Чехословакии, о западных леваках, о национальной психологии
русских, о вонючем мессианстве, об идиотской его теории Общей Судьбы… Именно
тогда Лучников сказал Гангуту, что он, его друзья и газета «Курьер» борются за
воссоединение Крыма с Россией, а тот взорвался и обозвал его мазохистом,
мудаком, самоубийцей, «пидаром гнойным», вырожденцем с расщепленной психологией
и «хуем моржовым».
– Вы, сволочи буржуазные, с жиру беситесь, невропаты
проклятые, вы хотите опозорить наше поколение, убить до срока нашу надежду, как
и ваши отцы, золотопогонная падаль, просрали в кабаках всю Россию и
сбежали! – так орал Гануг, пока его «волга», грохоча треснувшим
коленвалом, катила к Москве.
– Да ведь твой-то отец, Виталий, был матросом на
красном миноносце, он же дрался как раз за Крым, идиот ты паршивый! – так
же орал в ответ Лучников. – Вы тут ослепли совсем из-за того, что вам не
дают снимать ваши говенные фильмы! Ослепли от злобы, выкидыши истории!. России
нужна новая сперма!
