– Что здесь происходит? – протокольным голосом
обратился он к старику. – Вы почему мешаете гражданину прогуливаться?
Фраза получилась в зощенковских традициях, и он слегка
улыбнулся. Старик опешил, запнулся на полуслове, увидев тяжелую машину,
присевшего рядом с ней сержанта милиции, а главное, увидев прохладную усмешечку
в глазах непростого товарища. Уловив эти приметы любимой власти, старик потерял
на миг координацию и отпустил рукав подозрительного.
– Да вот, видите, ходит по гастроному и шипит, –
вконец совладал с собой старик.
– Сами вы шипите, сами шипите, – бездарно
оборонялась джинсовая эпоха.
– Почему же вы к нему пристаете? – строго, но
патронально вопросил Марлен Михайлович старика.
– Да вот шипит же, портфель носит, а шипит… мы в лаптях
ходили… а он портфель носит… ходит с портфелем по гастроному и шипит… –
бормотал старик.
– Не нужно приставать к гражданам, – тем же тоном
сказал Марлен Михайлович.
– Товарищ, вы не оценили ситуацию! – отчаянно
вскричал старик. – Ведь он же там высказывался, что в магазинах нет
ничего!
Он весь трепетал, старый дурак в обвисшем пиджаке, под
которым была заляпанная чем-то клетчатая рубаха навыпуск, в сандалиях на босу
ногу. От него слегка попахивало вином, но больше ацетоном и гнилью
разваливающегося организма. Землистое с синевой лицо дрожало: придешь тут в
отчаяние, если свои тебя не понимают.
– Так и говорил, враг, что в магазинах нет
ничего, – он повернулся, чтобы снова ухватить за рукав длинноволосого, в
джинсах и с портфельчиком, врага, но того, оказывается, уже и след простыл.
Марлен Михайлович, между прочим, тоже не заметил, как испарился смельчак-критикан.
– А что, разве в магазинах ВСЕ есть? –
полюбопытствовал Марлен Михайлович.
– Все, что надо, есть! – вопил уже старик,
оглядываясь, ища врага и как бы порываясь к преследованию, и опадал, видя, что
уже не достигнешь, и поднимая к физиономии Кузенкова свою авоську, глядя уже на
помешавшего справедливому делу человека с бурно нарастающим подозрением.
– Все, что надо простому народу, есть в магазинах. Вот
вам макарончики, вона крупа, масла триста грамм, макарончики… Булки белые
лежат! – взвизгнул он. – Это те, которые зажрались, те шипят! Мы
работаем на них, жизнь кладем, а он всем недоволен!
– А вы всем довольны? – холодно осведомился
Кузенков. Он сам себя своим тоном как бы убеждал, что в нем говорит
социологический интерес, на самом-то деле и в нем что-то уже стало подрагивать:
омерзение к агрессивной протоплазме стукача-добровольца.
– Я всем доволен! – теперь уже дрожащие пальцы
тянулись к кузенковскому твиду. – Я сорок лет сражался за правое дело! В
лаптях… в лаптях… а они с портфелями…
– Идите своей дорогой, – сказал Марлен Михайлович.
Он отвернулся от старика и возвратился к своей машине.
Сержант продолжал возиться со шлангом. Он, кажется, и головы
не поднял, хотя не мог, конечно, не слышать скандального старика.
– Ну как? – деловым автомобильным голосом спросил
Кузенков. – Тянет?
Сержант, видимо, тоже чувствовал некоторый идиотизм
ситуации. Он брал шланг в рот, подсасывая бензин, отплевывался, наклонял шланг
к бачку, но оттуда снова только лишь капало, не появлялась желанная струйка.
Кузенков облокотился на багажник, стараясь отвлечься от исторической
конфронтации к простому автомобильному делу. Тут он почувствовал, как ему в бок
упирается мягкий живот старика.
– А вы не разобрались, товарищ, – теперь уже тихо
заговорил старик, заглядывая в лицо Марлену Михайловичу. – Вы вообще-то
кто будете?
В уголках рта у него запекшаяся слюнца, в углах глаз гноец.
Прищур и трезвая теперь интонация показали Марлену Михайловичу, что перед ним,
должно быть, не простой московский дурак, а кто-то из сталинских соколов,
человечек из внутренней службы, по крайней уж мере, бывший вохра.
– Послушайте, – сказал он с брезгливой
жалостью. – Что вы угомониться-то не можете? Вы всем довольны, а тот
парень не всем. Люди-то разные бывают, как считаете?
– Так. Так. – Старик внимательно слушал Кузенкова
и внимательнейшим образом его оглядывал. – Люди, конечно, разные, разные…
А вы, товарищ, кто будете? Сержант, этот товарищ откуда?
Нахлебавшийся уже изрядно бензину милицейский, не поднимая
головы, рявкнул на старика:
– Выпили? Проходите!
Старик чуть вздрогнул от этого рыка и, как видно, слегка
засомневался, ибо власть как всегда была права – выпил он, а раз выпил,
положено проходить. Тем нс менее, он нс прошел, а продолжал смотреть на
Кузенкова. Конечно, английское происхождение кузенковских одежд было старику
неведомо, по взгляд его явно говорил о направлении мысли: кто же этот человек,
отнявший у меня врага? свой ли? Ой, что-то в нем не свое, дорогие товарищи! А
уж не враг? А уж не группа ли тут?
Марлену Михайловичу взгляд этот был предельно ясен, и в
тайниках его происходил процесс ярости, как вдруг откуда-то из самых уж
отдаленных глубин какой-то самый тайный уже тайник выплеснул фонтанчик страха.
Руки старика потянулись к его груди, слюнявые губы
зашевелились в едва ли не бредовом лепете:
– Конечно, выпил… значит, ваше преимущество… а я сорок
лет сражался… в лаптях… с портфелями… продовольственные трудности… полмира
кормим… братским классам и нациям… документик покажите… вы кто такой… меня тут
знают, а вы… сержант, а ну…
Марлен Михайлович разозлился на себя за этот страх. Да
неужели даже и сейчас, даже и на такой должности не выдавить из себя раба? Как
легко можно было бы весь этот бред оборвать – отшвырнуть сталинскую вонючку
(так и подумал – «сталинскую вонючку»), сесть в мощный автомобиль и уехать, по
этот сержант дурацкий, со своим дурацким шлангом; конечно же, чего мне-то
бояться, ну потеряю полчаса па объяснение в соседнем отделении милиции, звонок
Щелокову и – все в обмороке, но в то же время, конечно же, совсем ненужный
получится дурацкий нелепый скандал, и не исключено, что дойдет до верхнего
этажа, к этим маразматикам сейчас прислушиваются, кое-кто даже считает их
опорой общества (печальна судьба общества с такой опорой), ну, словом… Как же
от него избавиться, еще секунда и он вцепится в пиджак, забьется в припадке, и
тогда уж вся улица сбежится, припадочных у нас любят…
Тут налетела на старика расхристанная бабенка лет сорока,
титьки вываливаются из черной драной маечки с заграничной надписью GRAND PRIX.
– .Дядя Коля, айдате отседа! Дядя Коля, ты что? Пошли,
пошли! Смотри, сейчас бабка прибежит! Тебя уж час по дворам ищут!
