Пятнадцать – не пятнадцать, но через полчаса он вышел на
улицу в сопровождении трех сен-лорановских существ, несущих дюжину коробок для
удачливой москвички. Ближайшее отделение могучего «Симфи-карда» на Авеню Опера
санкционировало утечку личного капитала на 15 899 франков, ни много ни мало,
как две с половиной тысячи тичей, то есть два с половиной миллиона русских
военных рублей. Плюс штраф под щеточкой «рено». Поклон в сторону «баклажанчика».
Браво, мадам, вы тоже дали волю своей фантазии – 500 франков, лучше не
придумаешь! Ну-с, девочки, валите всю эту дрянь сюда, на заднее сиденье. Ну,
вот вам всем по сотне на зубные щетки, а вам, товарищ мадам, крепкое партийное
рукопожатие. Ученье Ленина непобедимо, потому что оно верно. Оревуар, девочки.
Если среди, ночи придет фантазия посетить щедрого дядю, то есть вот этого
мальчика, да-да, меня, на бульваре Распай в отеле «Савой», – милости
просим. Приглашение, конечно, распространяется и на вас, товарищ.
И также вы все, телевизионщики ABC, спикеры, гафферы,
камерамены, вся сволочь, знайте, что Андрей Лучников – не «мобил-дробил». Он –
Луч, вот он кто… мотоциклист, баскетболист и автогонщик, лидер молодежи 50-х,
лидер плейбойства 60-х, лидер политического авангарда 70-х, он лидер. И так в
манере «золотых пятидесятых» можно положить руку на плечо одному из этих
современных американских зануд и сказать:
– Call me Lootch, buddy!
Итак, на экране Эндрю Луч, один из тех, кого называют
«ньюз-мэйкерами», производителями новостей.
Интервью получалось забавнейшее. Зануда, кажется,
рассчитывал на серьезный диалог вокруг да около, вроде бы о проблемах
«Курьера», о том, как удается издавать на отдаленном острове одну из
влиятельнейших газет мира, но с намеками на обреченность как лучниковской идеи,
так и газеты, так и всего ОК. Система ловушек, по которой бычок пробежит к
главному убойному вопросу: представляете ли вы себе свою газету в СССР?
– У нас, русских, богатое воображение, господа.
Немыслимые страницы партийной печати – это тоже продукт нашего воображения. А
что из себя представляет наш невероятный Остров? Ведь это же не что иное, как
тот же UFO, с заменой лишь одного срединного слова – Unidentifyed Floating
Object. Весь наш мир зиждится на вымыслах и на игре воображения, поэтому такой
пустяк, как ежедневный «Курьер» в газетных киосках Москвы, представить
нетрудно, но, впрочем, еще легче вообразить себе закрытие газеты из-за
бумажного дефицита, ибо если мы можем сейчас вообразить себе Россию как единое
целое, нам ничего не стоит понять, почему при величайших в мире лесных массивах
мы испытываем недостаток в бумаге.
Слегка обалдевший от этого слалома хозяин ток-шоу мистер
Хлопхайт волевым усилием подтянул отвисшую челюсть. Неопознанный Плавающий
Объект – это блестяще! Браво, мистер Лучников. Да-да, Луч, спасибо вам, бадди,
мы надеемся, что еще… Конечно-конечно, и я благодарю вас, Хлоп! А сейчас… – он
увидел, что камера надвигается и быстро улыбнулся – органика и металлокерамика
сверкнули одной сексуальной полоской. – Дружба телезвезд по всем
континентам. Я не приглашаю вас в страну ароматов, хотя почему бы вам туда не
приехать? Читайте! Все подробности в «Курьере»! Адьё!
Щелчок. Софиты погасли. Отличная концовка. Ну, Хлоп, нет ли
чего-нибудь выпить? Простите, я не пью, мистер Лучников. Да, Хлоп, я вижу, ты –
настоящий «мобил-дробил»! Простите, сэр? Целую! Пока!
Он уже представлял себе обложку еженедельника – черный фон,
контуры Крыма, красные буквы UFO и обязательно вопросительный знак. Ловкая
журналистская метафора… Снова, в который уже раз за сегодняшний день, выплыло:
я – осатаневший потный международный лавочник, куда я несусь, почему не могу
остановиться, не могу вспомнить чего-то главного? Что убегает от меня? Откуда
вдруг приходят спазмы стыда?
Слово «потный», увы, не входило в метафорическую систему: от
утренней свежести не осталось и следа – оливковый пиджак измят, на голубой
рубахе темные разводы. Ночная улица возле телестудии испаряла в этот час свой
собственный пот и не принесла ему прохлады. Вдруг он почувствовал, что не может
шевельнуть ни рукой, ни ногой. Иной раз уже стали появляться такие вот
ощущения: сорок шесть годков повисли гирьками от плеч до пяток. Даже голова не
поворачивается, чтобы хотя бы проводить взглядом медленно идущий мимо «мерседес»,
из которого, кажется, кто-то на него смотрит. По счастливой иронии улица
называлась Рю Коньяк Же. Да-да, конечно же, двойного коньяка же поскорее же.
Итак, Платон. Анализ тирании. Уединение…
Ну вот, месье, вы уже улыбаетесь, сказал буфетчик. Тяжелый
был день? В бумажнике среди шуршащих франков обнаружился картонный
прямоугольник – приглашение на рю де Сент Пер – прием в честь диссидента. Не
пойти нельзя. Еще одну порцию, силь ву плэ.
Трехэтажная квартира в доме XVI века, покосившиеся натертые
до блеска полы, ревматически искореженные лестницы из могучего французского
дуба – оплот здравого смысла своего времени, гнездо крамолы наших дней.
Гости стояли и сидели по всем трем этажам и на лестницах.
Французская, английская, русская, польская и немецкая речь. Почетный гость,
пожилой советский человек, говорил что-то хозяйке (длинное, лиловое,
лупоглазое), хозяину (седое, серое, ироничное), гостям, журналистам, издателям,
переводчикам, писателям, актерам, ультра-консерваторам и экстрарадикалам –
парижское месиво от тапочек-адидасок до туфелек из крокодиловой кожи, от
значков с дерзкими надписями до жемчужных колье… Среди гостей была даже и одна
звезда рока, то ли Карл Питере, то ли Питер Карлтон, долговязый и худой, в
золотом пиджаке на голое тело. Непостижимые извивы марихуанной психологии
перекинули его недавно из Союза Красных Кхмеров Европы в Общество Содействия
Демократическому Процессу России.
Лучников знал диссидента, милейшего московского дядечку, еще
с середины 60-х годов, не раз у него сиживал на кухне, философствовал, подавляя
неприязнь к баклажанной икре и селедочному паштету. Помнится, поражало его
всегда словечко «мы». Диссидент тогда еще не был диссидентом, поскольку и
понятия этого еще не существовало, он только еще в разговорах крамольничал, как
и тысячи других московских интеллигентов крамольничали тогда в своих кухнях.
«Да ведь как же мы все время лжем… как мы извращаем историю… да ведь
Катынский-то лес это же наших рук дело… вот мы и сели в лужу…и сами себя и весь
мир мы обманываем…» Как и всех иностранцев, Лучникова поражало тогда полнейшее
отождествление себя с властью.
Сейчас, однако, он не подошел к виновнику торжества. Будет
случай, пожму руку, может быть, и поцелую, влезать же сейчас в самую гущу
слегка постыдно. Опершись на темно-вишневую балку XVI века, попивая чудеснейшее
шампанское и перебрасываясь фразами с герлфрендихой писателя Флойда Руана,
скромняжечкой из дома Вандербильдтов, он то и дело поглядывал в тот угол, где
иногда из-за голов и плечей появлялось широкое мыльного цвета лицо, измученное
восторженным приемом «свободного мира».
