Ему бы выспаться, недельки три в Нормандии в хорошем отеле
на берегу. Он никогда прежде не был на Западе. Семь дней как высадился в Вене,
и на плечах еще москвошвеевский «спинжак». Ему бы сейчас ринуться по магазинам,
а не репрезентировать непобедимый русский интеллект. Он борется с
головокружением, он на грани «культурного шока». Еще вчера на него косился
участковый, а сегодня вокруг такие дружественные киты и акулы, не хватает
только Брижит Бардо, но зато присутствует сенатор Мойнихен. Акулы и киты, вы
все знаете о его «смелых выступлениях в защиту прав человека», но вы не
представляете себе квартиру на Красноармейской с обрезанным телефоном, домашние
аресты в дни всенародных праздников, вызовы в прокуратуру, намеки на
принудительное лечение, это я и сам не представляю, хотя хорошо представляю
Москву.
Так размышлял Лучников, глядя на появляющееся временами в
дальнем углу у средневекового витража отечное потное лицо, то шевелящее быстро
губами, то освещаемое слабенькой, хотя и принципиальной улыбкой. Так он
размышлял, пока не заметил, что и сам является объектом наблюдения.
Над блюдом птицы целая компания. Жрут и переговариваются.
Кто-то молотит воздух ладонью. Некто – борода до скул, рассыпанные по плечам
патлы, новый Мэнсон, а глазки чекистские. Эй, Лучников, а ты чего сюда
приперся?! Господа, здесь кремлевская агентура!
– What are they talking about? – спросила мисс
Вандербильдт.
Русская компания приближалась. Три мужика и две бабы. Никого
из них он не знал. Впрочем, пардон… Вот этот слева милейший блондин, в таких
изящнейших очках, да ведь Слава же, это же Славка, джазовый пианист, знакомый
еще с 1963-го… «КМ» на улице Горького… Потом я устроил ему приглашение в Симфи,
да-да, это уже в 1969-м, и там он сорвал концерты, потому что запил, орал в
гостинице, голый гонялся за женщинами по коридору – «мадам, разрешите пипиську
потереть?…» после чего он «подорвал» в Штаты… Конечно, это Слава…
Я тебе не Славка, падла Лучников, предатель, большевистская
блядь, сколько тебе заплатили, хуесос, за Остров Крым, мандавошка гэбэшная, я
тебе не Славка, я таких, как ты, раком на каждом перекрестке, говна
марксистского кусок, пидар гнойный, коммис трипперный заразный!
Попробуйте сохранить европейскую толерантность при развитии
московского скандала. Улыбка еще держится на вашем лице при первом витке
безобразной фразы, она, быть может, и удержалась бы на нем, па лице, надменная
ваша улыбка, если бы фраза не была так длинна, столь безобразна. У хорошенького
Славки оловянные глаза. Увы, он не стал Дейвом Брубеком, Оскаром Питерсоном,
Эрролом Гарднером, увы, он им и не станет, потому что вы сейчас сломаете ему
кисть правой руки. Запад, зараженный микробами большевизма, не
про-ре-аги-ру-ет. Храбрые воители свободы, еще вчера валявшие в Москве
«Ильичей» по оптовым подрядам, заполнявшие рубрики «год ударного труда», не
прореагируют тоже, потому что боятся шикарного общества. Прощайся со своей
правой рукой. Слава, уже не подрочишь теперь, ею ни клавиши, ни солоп.
Особым китайским зажимом (он научился этому на Тайване у
дружка, майора войск специального назначения) он держал слабую кисть
агрессивного пианиста и медленно пробирался (вместе с пианистом) к столу с
напитками – надо все-таки чего-нибудь выпить. Изумленное «О» на лице Славы,
подзакативщиеся глазки, грань болевого порога. Послушно двигается рядом.
Товарищи по оружию перешептываются. Одного из них Лучников определенно помнит
по Москве: он был фотографом в «Огоньке», еврейчик из-под софроновской жопы.
Выпьем, Слава, у тебя одна рука свободна и у меня одна – давай выпьем
«Хенесси»? Ах, ты теперь не пьешь? Так что же, колешься? Ты, ублюдок, уже
девять лет на Западе и мог бы довести до сведения новичков, что здесь не все
принципы соцреализма имеют хождение и, в частности, «кто не с нами, тот против
нас» ценится только среди мафиози, в их среде, в мафии, понимаешь ли, в мафии,
это закон, а в нормальном обществе – вздор собачий. Теперь терпи, недоносок
Слава. Давай-ка я представлю тебя Каунту Бейси. Мистер Бейси, вам однорукий
пианист не нужен?
Они двигались от одного дринка к другому, от слоеных
пирожков к хвостикам креветок, то одна шишка, то другая кланялись редактору
могущественного «Курьера», и Лучников чесал направо и налево по-английски,
по-французски и по-русски, договаривался о каких-то встречах, ланчах,
подмигивал красоткам, даже иной раз и высказывался, отвесил, например, нечто
глубокомысленное о переговорах SALT, и все это время незадачливый Слава, спасая
свое орудие производства, тащился рядом. Малейшая попытка освободиться
кончалась страшной болью в орудии производства, то есть в правой руке.
Задвинутые писательницей Фетонье вправо и продвинутые вперед издателем
Ренуаром, они услышали пару фраз диссидента:…«да поймите же, товарищи, нам ни в
чем нельзя верить… нельзя верить ни одному нашему слову…»
Ошеломленный переводчик, юноша из третьего поколения
франко-руссов, после мгновенного столбнячка занялся уточнением мысли своего
подопечного, в то время как окружавшие диссидента киты и акулы, уловив борщеватое
слово «товарищи», великодушно смеялись: нашел «товарищей».
Тут диссидент так ярко вдруг просиял, что все киты и акулы
обернулись в адрес сияния и, увидев популярную физиономию редактора «Курьера»,
тоже просияли, да так ослепительно, что наш герой как бы вновь почувствовал
себя под софитами киносъемки.
– Андрюша!
Пришлось отпустить миленького Славика, слегка предварительно
поддав ему под грешные ягодицы коленкой.
Сплелись объятия. По-прежнему, несмотря на недельную «дольче
виту», из складок лица попахивало селедочным паштетом. Несколько шариков влаги
бодро уже снижались по пересеченной местности… как ярко все вспоминается!… Так
сразу!… Андрюша, ведь ты, наверно, еще нашу старую квартиру помнишь в
Криво-Арбатском переулке… помнишь, как сиживали?!. нет, ты подумай только – я в
Париже!… Нет, ты вообрази!
Немыслимость пребывания человека в Париже вдруг исказила
добрейшее лицо подобием судороги, но тут же другая немыслимость вызвала еще
более сильные чувства. Как? Ты в Москву? Завтра – в Москву? На несколько дней?
Немыслимо!
Лучников вылезал из объятий, а именитый диссидент
лихорадочно шарил у себя по карманам… Что же… Андрюша… да если бы знать… вот
телефончик – 151-00-88… Тамара Федоровна такая… с сыном Витей… да если бы знал…
сколько всего бы послал… но вот, хотя бы это… обязательно передай…
Обозреватель журнала «Экспресс», президент издательства
«Трипл Найт», супруга министра заморских территорий, певец Кларк Пипл,
писательница Мари Фестонье в некотором замешательстве наблюдали, как guest of
honor вынимает из своих карманов пачки чуингама и перекладывает их в карманы
Лучникова. Обязательно, обязательно передай все это Тамаре Федоровне для
Витеньки и скажи (баклажанный шепоток в ухо)…только ее… всегда… всегда… жду…
пусть подает… все устроится… понял, Андрюша?… а когда вернешься, найди меня…
