– А вот тебе не браво, Марлен! – хохотал
Лучников. – Я тобой сейчас не восхищаюсь. Сколько же раз нужно объяснять
тебе, что я здесь вовсе не иностранец.
Они стукнули друг друга по плечам. Их шутливые дружеские
отношения как бы восстановились.
Лучников проводил Кузенкова до лифта. Мягкий звонок, стрелка
вниз. Лифт оказался пустым. Лучников вошел внутрь вслед за Кузенковым.
– На прощание все-таки скажи мне, Марлен, – сказал
он. – Есть ли ответ на вопрос полковника Чернока.
– Нет, – твердо сказал Марлен. – Вопроса
никто не слышал, ответа нет.
Вечерняя улица Горького, Пешков-стрит. Проводив Кузенкова,
Лучников медленно пошел вверх, к Телеграфу. Впереди за бугром на фоне золотого
заката с крыши уцелевшего еще Сытинского дома светилось голубым огнем слово
«Труд». Транспорт разъезжался по всем Правилам па фильтрующие стрелки. Огромный
термометр скромно отражал температуру окружающей среды – просто-напросто +8°С.
Телеграф, эскпонируя свои голубой шарик, по-прежнему дерзновенно утверждал, что
земля все-таки вертится, правда, в окружении неких крабьих клешней, то бишь
колосьев пшеницы, Все было нормально и невероятно. На ступеньках Телеграфа и на
барьерах возле сидели и стояли молодчики, среди которых по-прежнему много было
южных партизан." Все они ждали приключений. Замечательно то, что все их
получали. В этом городе, где столько уже лет вытравлялся дух приключения, оно тем
не менее живет, ползет по улицам, лепится к окнам, будоражит УВД
Мосгорисполкома, ищет тех, кто его ждет и всегда находит.
Лучников присел на барьер у Телеграфа возле подземного
перехода и закурил. Окружающая фарца тут же почувствовала виргинский дымок.
Братцы, гляньте, вот так кент сидит! Что за сьют на нем, не джинсовый, но такая
фирма, что уссышься. Штатский стиль, традиционный штатский стиль, долбоеб ты
недалекий. Который час, мистер? Откуда, браток, вэа ар ю фром? Закурить не
угостите? С девочкой познакомиться не хотите? Герлс, герлс! Грины есть? Что
вообще есть? Да вы не из Крыма ли сами? Чуваки, товарищ из Крыма! А правда, что
у вас там по-русски понимают?
Лучников смеялся, окруженный парнями, отдал им весь свой
«Camel». Из-за плечей рослых москвичей все время выпрыгивал какой-то черный
десантник. В глазах у него застыло отчаяние – невозможно пробиться к чужеземцу.
– Эй, друг! Эй, друг, послушай! – он взывал к
Лучникову, по его все время осаживали, пока он вдруг не повис па чьих-то плечах
и не выпалил в беспредельной тоске:
– Я все у тебя куплю! Все! Все!
Тут все ребята полегли от хохота, и Лучников смеялся вместе
с ними. Никогда он не испытывал презрения к фарцовщикам, этим изгоям
монолитного советского коллектива, напротив, полагал их чем-то вроде стихийных
бунтарей против тоталитарности, быть может, не менее, а более отважными, чем
западные юные протестанты.
– А вы, ребята, не знаете такого Дима Шебеко? –
спросил он.
– Сингер? С2Н2ОН? Кто же его не знает! –
Уважительно закивала фарца.
– Передайте ему, что Луч приехал, – с
многозначительными модуляциями в голосе сказал он. – В «Интуристе» стою.
Фарца раскрыла рты да так и застыла в восхищении. Тайна,
европейские большие дела, «Луч» приехал к Диму Шебеке. Дела-а!
Лучников похлопал смельчаков по плечам, выбрался из плотного
кольца и стал подниматься по ступенькам Телеграфа.
Навстречу ему спускался Виталий Гангут. Вот так встреча! В
первый же вечер в Москве на самой «плешке» встретить запечного таракана,
домоседа-маразматика. Глаза между тем у таракана сверкали, и грива летела
вдохновенно. Лучников слегка даже испугался – сто Лет уже не видел Гангута в
таком приподнятом настроении: вдруг под кайфом, вдруг начнет сейчас с привычной
московской тупостью обвинять в предательстве идеалов юности, что называется «права
качать»? Раскрылись объятия.
– Андрюшка!
– Виталька!
Чудо из чудес – от Гангута пахло не водкой и не блевотиной,
но одеколоном! Уж не «Фаберже» ли? Кажется, даже подмышки протирал.
– Андрюха, вот это да! Такой вечер, и ты передо мной,
как черт из табакерки. Все сразу!
– Что сразу, Витасик? С чем тебя еще поздравить?
– Да ты не представляешь, с кем я сейчас говорил! Ты
просто не представляешь!
– С Эммой? С Милкой? С Викторией Павловной?
– Да пошли бы они в жопу, эти бабы! Благодарю покорно,
не нуждаюсь! Никакой половой зависимости! Я с Осьминогом сейчас говорил! Вот,
понимаешь ли, утром получаю междунaродную телеграмму… нет, ты не представляешь…
я лежу, башка болит, жить не хочется, и вдруг международная телеграмма!
Его просто била дрожь, когда он совал в руки Лучникову дар
небес – «международную телеграмму». Текст послания поразил и Лучникова: «Му
friend Gangiit call me as soon as possible Paris Hotel Grison telephon №…
Octopus». [3]
Как же это сразу не связалось, что «осьминог» по-русски –
это и есть «октопус». Вот так оперативность, выходит, хитренький Джек и в самом
деле Гангута хочет…
Лучников посмотрел на Гангута. Тот вырвал у него из рук
телеграмму, тщательно сложил ее и засунул в задний карман джинсов, должно быть,
самое надежное свое место. Ну что ты скажешь, а? Да-да, тот самый
мощага-американец, с которым ты меня сам когда-то и познакомил… Помнишь,
купались в запрещенном пруду в Архангельском? Хэлоуэй, вот именно.
Мифологическая личность, ей-ей! Он стал колоссальным продюсером. Ну вот,
вообрази: лежу я на своей проебанной тахте с международной телеграммой. Лежу
весь день, пытаюсь звонить в Париж. Ни хера не получается. Как наберу
международную службу, мой телефон тут же отключается на десять минут. Вот что
делают падлы-товарищи, хер не просунешь за железный занавес. Ну, думаю, вы так,
а мы так: тянусь сюда на ЦТ и прямо так, в глаза, просто-напросто заказываю:
Город Парижск, говорю, Парижской области, Французской Советской
Социалистической Республики. Вообрази, соединяют. Вообрази, Осьминог у
телефона. Ждал, говорит, твоего звонка, не слезал с кровати. Вообрази, Андрюша,
сногсшибательные предложения! Шпарит полным текстом – готовлю, мол, контракт.
Суммы какие-то фантастические, все фантастика… шпарим полным текстом…
– На каком языке? – спросил Лучников.
У Гангута рука как раз летела для вдохновенного внедрения в
шевелюру и остановилась на полпути.
