– Слушай, белый, если ты где-нибудь трахнул Таньку, не
воображай, что она твоя, – мирно сказал Суп. – Она моя. Иди, белый,
иди добром. У тебя, в Крыму, герлы табунами ходят, а у меня она – одна.
– Таня, скажи ему, что ты моя, – попросил
Лучников. – Да встань же ты, хоть вытри мне лицо. Оно разбито.
Она не шевелилась.
Десятиборец склонился над ней и просунул ладонь ей под
живот, кажется, расстегнул там пуговицу. Фигура его казалась сейчас немыслимо
огромной над тоненькой женщиной.
– А ты не подумал. Суп, что я тоже могу тебя хватить
чем-нибудь по башке? – спросил Лучников. – Каким-нибудь твоим
спортивным трофеем? Вот, скажем, Никой этой Самофракийской.
Десятиборец хрипло засмеялся.
– Это было бы уже потерей темпа.
– Да, ты прав, – сказал Лучников. – Ты не так
прост, как кажешься. Ну что ж, валяй. Еби мою любовь.
– Хочешь смотреть? – пробормотал Суп. –
Хочешь присутствовать? Пожалуйста, пожалуйста…
Танины плечи вздрогнули и голова оторвалась от подушки.
– Таня! – тихо позвал Лучников. – Очнись!
– Сейчас ты увидишь… сейчас… сейчас… – бормотал,
нависая над женщиной огромный мужик. – Сейчас ты увидишь, как мы с ней…
как у нас… бей, чем хочешь… не растащишь… у меня в жизни ничего нет, кроме нее…
все из меня Родина выжала, высосала… только Таньку оставила… я без нее ноль…
– Уходи, Андрей, – незнакомым голосом сказала
Татьяна.
Он долго стоял возле огромного жилого дома и чувствовал, как
быстро распухает у него правая половина лица. Полнейшая бессмысленность. Звон в
голове. Умопомрачительная боль. На пятнадцати этажах жилого гиганта в каждой
квартире, в темноте И при свете. Суп па законных основаниях ебал его незаконную
любовь. Мою любовь, освещенную крымским лунным сиянием. Вот моя родина и вот
мое счастье – Остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда нс сольемся с вами,
законопослушные, многомиллионные, северная унылая русская сволочь. Мы не
русские по идеологии, мы не коммунисты по национальности, мы яки-островитяне, у
нас своя судьба, наша судьба – карнавал свободы, мы сильней вас, каким бы
толстым стеклом вы, суки, не бросали нам в голову!
Пошел снег.
Сентябрь, когда по всем мире, во всей Европе люди сидят под
каштанами и слушают музыку, а в Ялте нимфы с еле прикрытыми срамными губками
вылезают из волн прямо на набережную… Безнадежный, промозглый и слепой
российский сентябрь… пропади все пропадом вместе с пропавшей любовью… Такси,
такси!
Забытый у подножия жилого гиганта интуристовский «жигуленок»
с брошенным на спинку кресла английским двухсторонним регланом.
Через три дня Татьяну Лунину пригласили в первый отдел. И
обязательно, пожалуйста, с супругом. А супруга-то зачем? Ну, не будем уточнять,
Татьяна Никитична. Разговор очень важный и для вас и для вашего уважаемого
супруга.
Она не удивилась, увидев в кабинете начальника отдела того
типа, что гипнотизировал ее на приеме в «Курьере»: бородка, задымленные очки –
вервольф последней модели. Обаятельный мужчина! Он даже снял очки, когда
знакомился, продемонстрировал Татьяне чистоту и честность своих глаз, никаких
ухмылок, никаких околичностей – перед вами друг. Начальник, старый сталинист
соответствующей наружности, представил гостя: товарищ Сергеев, обозреватель
агентства новостей, он будет присутствовать при нашей беседе.
Таня глянула на своего благоверного. Суп сидел по стойке
«смирно», выпирая ослепительно белой грудью и манжетами из тесноватого
блейзера. Он так волновался, что даже как-то помолодел, что-то мальчишеское
затравленное выглядывало из огромного, тела. Она всегда поражалась, какими
беспомощными пупсиками оказываются советские супермены, метатели, борцы,
боксеры перед всеми этими хмырями-первоотдельцами и вот такими
«обозревателями». Она обозлилась.
– А я, между прочим, никаких интервью для агентства
новостей давать не собираюсь!
– Татьяна Никитична… – с мирной дружеской улыбкой начал
было товарищ Сергеев.
Она его оборвала.
– А вы, между прочим, но какому праву меня
гипнотизировали давеча на приеме «Курьера»? Тоже мне Штирлиц! Психологическое
давление, что ли, демонстрировали?
– Просто смотрел на красивую женщину, – товарищ
Сергеев чуть-чуть откинулся на стуле и как бы вновь слегка полюбовался
Татьяной.
– Между прочим, многим рисковали! – выкрикнула
она, рванула сумочку, вытащила сигарету.
Два кулака с язычками газового огня тут же протянулись к
ней.
– Таня, Таня, – еле слышно пробормотал Суп. Он
сидел не двигаясь, будто боялся при малейшем движении лопнуть.
– Напрасно вы так разволновались, – сказал товарищ
Сергеев. – У нас к вам дружеский вопрос о…
– О господине Лучникове! – угрожающим баском
завершил фразу начальник отдела.
Тут по стародавней традиции таких дружеских бесед должно
было наступить ошеломление, размягчение и капитуляция. Увы, традиции не
сработали – Татьяна еще больше обозлилась.
– А если о нем, так тем более с обозревателями новостей
говорить не буду! Явились тут тоже мне обозреватели! Нет уж! Обозревайте
кого-нибудь…
– Престань', Лунина! – начальник отдела шлепнул
здоровенной ладонью по письменному столу. – Ты что, не понимаешь?
Перестань дурака валять!
– Это вы перестаньте дурака валять! – крикнула она
и даже встала. – Обозреватели! Если хотите беседовать, так перестаньте
темнить! Это мое право знать, с кем я беседую!
– Да ты, Татьяна, говоришь, как настоящая
диссидентка! – возмущенно, но по-отечески загудел начальник, в далеком
прошлом один из пастухов клуба ВВС, спортивной конюшни Васьки Сталина.
– Где ж это ты поднабралась таких идеек? Права! Смотри,
Татьяна!
Татьяна видела, что товарищ Сергеев пребывает в некотором
замешательстве. Это ее развеселило. Она спокойно села в кресло и посмотрела на
него уже как хозяин положения. Ну? Товарищ Сергеев, поморщившись, предъявил
соответствующую книжечку.
– Я полагал, Татьяна Никитична, что мы свои люди и
можем не называть некоторые вещи в лоб. Если же вы хотите иначе… – он
многозначительно повел глазами в сторону Супа.
Тот сидел, полузакрыв глаза, на полуиздыхании.
– Давайте, давайте, – сказала Таня. – Если уж
так пошло, то только в лоб. По затылку – это предательство.
– Позвольте выразить восхищение, – сказал товарищ
Сергеев.
