– Понял, на хуй, блядь какая, трубы на прицепе по ночам
возит и нс крепит их, хуесос. Одна труба, в пизду, поперек дороги у него висит
и встречный транспорт хуячит.
– Хоть живы-то остались, слава-тебе-господи, –
визгливо высказалась женщина, оттягивая собравшееся на груди платье вниз на
живот.
– Слава Богу, вы живы остались, – сказал Лучников,
встал на колени и широко перекрестился.
Глава 7
ОК
Вот уже несколько лет, как Площадь Лейтенанта Бейли-Лэнда на
набережной Ялты превратилась в огромное, знаменитое на весь мир кафе. На всем
пространстве от фешенебельной старой гостиницы «Ореанда» до стеклянных откосов
ультрасовременного «Ялта-Хилтон» стояли белые чугунные столики под парусиновыми
ярчайшими зонтиками. Пять гигантских платанов бросали вечно трепещущие тени на
цветной кафель, по которому шустро носились молодые официанты, шаркала
полуголая космополитическая толпа и, пританцовывая, прогуливались от столиков
до моря и обратно сногсшибательные ялтинские девушки, которые сами себя
называли на советский манер «кадрами». Были они не то чтобы полуголыми, но
попросту говоря, неодетыми – цветная марля на сосках и лобках, по сравнению с
которой любой самый смелый бикини прошлого десятилетия казался монашеским
одеянием.
– Сексуальная революция покончила с
проституцией, – говорил Арсений Николаевич Лучников своему другу
нью-йоркскому банкиру Фреду Бакстеру. – Неожиданный результат, правда? Ты
видишь, какое здесь выросло поколение девиц? Даже меня они удивляют всякий раз,
когда я приезжаю в Ялту. Какие-то все нежные, чудные, с добрым нравом и хорошим
юмором. О половых контактах они говорят, словно о танцах. Внук мне рассказывал,
что можно подойти к девушке и сказать ей: «…Позвольте пригласить вас на
„пистон“. Это советский слэнг, модный в этом сезоне. То же самое и в полном
равенстве позволяют себе и девицы. Как в дансинге.
Бакстер хихикал, весь лучиками пошел под своей панамой.
– Однако, Арсен, таким-то, как мы с тобой, старым
пердунам, вряд ли можно рассчитывать на буги-вуги.
– Я до сих пор предпочитаю танго, – улыбнулся
Арсений Николаевич.
– До сих пор? – Бакстер юмористически покосился на
него.
– Изредка. Признаюсь, не часто.
– Поздравляю, – сказал Бакстер. –
Вдохновляешься, наверное, на своих конных заводах?
– Бак, мне кажется, ты сексуальный
контрреволюционер, – ужаснулся Арсений Николаевич.
– Да, и горжусь этим. Я контрреволюционер во всех
смыслах, и если мпе взбредет в старую вонючую башку потанцевать, я плачу за это
хорошие деньги. Впрочем, должен признаться, дружище, что эти расходы у меня
сокращаются каждый год, невзирая на инфляцию.
Два высоких старика, один в своих неизменных выцветших
одеяниях, другой в новомодной парижской одежде, похожей на робу строительного
рабочего, нашли свободный столик в тени и заказали дорогостоящей воды из
местного водопада Учан-Су.
Солнце почти, дописало свою ежедневную дугу над развеселым
карнавальным городом и сейчас клонилось к темно-синей стене гор, на гребне
которых сверкали знаменитые ялтинские «климатические ширмы».
– Что они добавляют в эту воду? – поинтересовался
Бакстер. – Почему так бодрит?
– Ничего не добавляют. Такая вода, – сказал
Арсений Николаевич.
– Черт знает что, – проворчал Бакстер. –
Всякий раз у вас здесь я попадаюсь на эту рекламную удочку «ялтинского чуда».
Нечто гипнотическое. Я в самом деле начинаю здесь как-то странно молодеть и
даже думаю о женщинах. Это правда, что в «Ореанде» произошла та чеховская
история? «Дама с собачкой» – так? Какая собачка у нее была – пекинес?
– Неужели ты Чехова стал читать, старый Бак? –
засмеялся Арсений Николаевич.
– Все сейчас читают что-то русское, – проворчал
Бакстер. – Повсюду только и говорят о ваших проклятых проблемах, как будто
в мире все остальное в полном порядке – нефть, например, аятолла в Иране, цены
на золото… – Бакстер вдруг быстро вытащил из футляра очки, водрузил их на мясистый
нос и вперился взглядом в женщину, сидевшую одиноко через несколько столиков от
них. – Это она, – пробормотал он. – Посмотри, Арсен, вот
прототип той чеховской дамочки, могу спорить, не хватает только пекинеса.
Арсений Николаевич, в отличие от бестактного банкира, не
стал нахально взирать на незнакомую даму, а обернулся только спустя некоторое
время, и как бы случайно. Приятная молодая женщина с приятной гривой волос в
широком платье песочного цвета, сидевшая в полном одиночестве перед бокальчиком
мартини, показалась ему даже знакомой, но уж никак не чеховской героиней.
– Фреди, Фреди, – покачал он головой. – Вот
как в ваших американских финансовых мозгах преломляется русская литература?
Никакая собака, даже ньюфаундленд, не приблизит эту даму к Чехову. Лицо ее мне
явно знакомо. Думаю, это какая-то французская киноактриса. Наш Остров, между
прочим, стал сплошной съемочной площадкой.
– Во всяком случае вот с ней я бы потанцевал, –
вдруг высказался старый Бакстер. – Я бы потанцевал с ней и не пожалел бы
хороших денег.
– А вдруг она богаче тебя? – сказал Арсений
Николаевич. Это предположение очень развеселило Бакстера. У него даже слезки
брызнули и очки запотели от смеха.
Друзья забыли о даме без собачки и стали говорить вообще о
француженках, вспоминать француженок в разные времена, а особенно в 44-м году,
когда они вместе освобождали Париж от нацистов и подружились со множеством
освобожденных француженок; в том году, несомненно, были самые лучшие
француженки.
Между тем одинокая дама была вовсе не француженкой и не киноактрисой,
что же касается предполагаемого богатства, то узнай о нем Бакстер сразу
прекратил бы смеяться. Таня Лунина, а это была она, получала стараниями
товарища Сергеева суточные и квартирные по самому высшему советскому тарифу,
однако в бешено дорогой Ялте этих денег еле-еле хватало, чтобы жить в дешевом
отеле «Васильевский Остров» окнами во двор и питаться там же па четвертом
уровне Ялты в ближайшем итальянском ресторанчике. Конечно, и номер был хороший,
и кондиционер замечательный, и ковры на полу, и ванная с голубоватой ароматной
водой, и еда у итальянцев такая, какой в Москве просто-напросто нигде не
сыщешь, но… но… спустившись на три квартала к морю, она попадала в мир, где ее
деньги просто не существовали, а перед витринами на набережной Татар возникали
заново, но уже как злая насмешка.
