Мирно струился фонтан, два купидона забавлялись в бронзовой
чаще. Светились окна германского кемпера. Все было абсолютно спокойно. Таня
оглянулась. Ночное кафе выглядело вполне спокойно. Эротоман спокойно удалялся,
повиливая ноздреватой задницей. Толстуха спокойно доедала торт. Мальчик за
стойкой спокойно перетирал кружки. Кассир, смеясь, разговаривал с теми двумя,
что вышли теперь из угла и стояли у кассы. Ей показалось, что она на миг
заснула, что это был всего лишь мгновенный кошмар.
Она присела на край фонтана. Мирно струилась вода.
Средиземноморский ветер трогал волосы, сгибал верхушки кипарисов, серебрил
листву большого платана. Орел, львы, атлант и кариатиды, милые символы
спокойного прошлого. Ее никто сейчас не видел, и она легко, по-детски
разрыдалась. Она наслаждалась своими слезами, потому что знала, что вслед за
этим в детстве всегда приходило облегчение.
На площадь эту выходили три узких улицы, и из одной вдруг
почти бесшумно, чуть-чуть лишь жужжа великолепным мотором, выехал открытый
«лендровер». Он остановился возле кемпера, и люди в «лендровере» стали просить
немцев спеть хором какую-нибудь нацистскую песню.
– Мы не знаем никаких нацистских песен, –
отнекивались немцы. – Мы и не знали их никогда.
– Ну «Хорста Весселя»-то вы не можете не знать, –
говорили люди в «лендровере». – Спойте, как вы это делаете, обнявшись и
раскачиваясь.
Разговор шел на ломаном английском, и Таня почти все
понимала.
– Не будем мы петь эту гадость! – сплюнул один
немец.
– Хандред бакс, – предложили из
«лендровера». – Договорились? Итак, обнимайтесь и пойте. Слова – не важно.
Главное, раскачивайтесь в такт. Вот вам сотня за это удовольствие.
«Лендровер» быстро дал задний ход и исчез. Немцы обнялись и
запели какую-то дичь. В трех темных улицах появились медленно приближающиеся слоны.
Жуткий женский крик прорезал струящуюся средиземноморскую ночь. Таня увидела,
что из бронзовой чащи, в которой только что играли лишь два бронзовых купидона
и больше не было никого, поднимается искаженное ужасом лицо той девочки с
огромными безумными глазами. Таня услышала тут и свой собственный дикий крик.
Она зажала рот ладонями и задергалась, не зная, куда бежать. Слоны
приближались, у всех на горбу сидел все тот же сексуальный маньяк. Немцы пели,
раскачиваясь, все больше входя во вкус и, кажется, даже вспоминая слова.
– Stop! – вдруг прогремел на всю площадь
радиоголос. – That's enough for tonight! All people are off till
Wednesday! Thank you for shooting!
[4]
Съемка кончилась, все вышли на площадь. В темных старых
домах загорелись огни, взад-вперед стали ездить «лендроверы» с аппаратурой, началась
суета. Девочку с сумасшедшими глазами извлекли из фонтана, закутали в
роскошнейший халат из альпаки. В этом халате она и уехала одна за рулем белого
«феррари». Только тогда Таня узнала в ней знаменитую актрису.
К Тане подошли несколько киношников и что-то, смеясь, начали
говорить ей. Она почти ничего не понимала. На край фонтана присел человек с
внешностью Радамеса. Он улыбался ей очень дружественно.
– Они говорят, сударыня, что ваше появление на
съемочной площадке внесло особую изюминку. Вы были как бы отражением кризиса их
героини. Они благодарят вас и даже что-то предлагают. Изменение в сценарии.
Немалые деньги.
– Пошлите их к черту, – сказала измученная вконец
Таня. Когда все разошлись, «Радамес» остался и тихо заговорил: проклятые
кинобандиты! Облюбовали наш Остров и снимают здесь свою бесконечную бездарную
похабщину… Мадам Лунина, мое имя Вадим Востоков. Полковник Востоков. Я
представитель местной разведки ОСВАГ, я хотел бы поговорить с вами…
– Какие у вас повадки сходные, – сказала
Таня. – Вы даже одеваетесь похоже.
– Вы имеете в виду наших коллег из Москвы? –
улыбнулся Востоков. – Вы правы. Разведка в наше время – международный
большой бизнес, и принадлежность к ней накладывает, естественно, какой-то общий
отпечаток.
– Разведка, – ядовито усмехнулась Таня. –
Сказали бы лучше слежка, соглядатайство.
– Сударыня, – не без печали заметил
Востоков. – Соглядатайство – это не самое мерзкое дело, которым приходится
заниматься нашей службе.
– Борода-то у вас настоящая? – спросила Таня.
– Можете дернуть, – улыбнулся Востоков.
Она с удовольствием дернула. Востоков даже и глазом не
повел. Несколько седоватых волосков осталось у нее в кулаке. Она брезгливо
отряхнула ладони и встала. Востоков деликатно взял ее под руку.
Они покинули старинную площадь и, пройдя метров сто вниз,
оказались на набережной Татар. Спустились еще ниже, прямо к пляжу. Здесь было
полуоткрытое кафе, ниши с плетеными креслами. Виден был порт, где вдоль
нескольких пирсов стояли большие прогулочные катера океанские яхты. Одна из них
была «Элис», яхта Фреда Бакстера, на которой еще несколько часов назад Таня, по
московскому выражению, так «бодро выступила», Востоков заказал кофе и джин-физ.
– Красивая эта «Элис», – сказал он
задумчиво. – У мистера Бакстера, бесспорно, отменный вкус.
– Ну, давайте, давайте, выкладывайте, – сказала
Таня. – Учтите только, что я ничего не боюсь, – она выпила залпом
коктейль и вдруг успокоилась.
– Понимаю причины вашего бесстрашия, сударыня, –
улыбнулся Востоков.
В самом деле, какое сходство навыков у крымских и московских
«коллег»: и еле заметные, но очень еле заметные улыбочки, и ошеломляющая
искренность, сменяющаяся тут же неуловимыми, но все же уловимыми нотками
угрозы, и вдруг появляющаяся усталость, некий вроде бы наплевизм – что, мол, делать,
такова судьба, таков мой бизнес, но в человеческом плане вы можете полностью
рассчитывать на мою симпатию.
– Сударыня, я вовсе не хочу вас ошеломить своим
всезнайством, как это делается в дурных советских детективах, – продолжал
Востоков, – да его и нет, этого всезнайства. Всезнайство разведки всегда
преувеличивается самой разведкой.
«Вот появилось некоторое различие, – усмехнулась
Таня. – Наши-то чекисты никогда не признаются в неполном всезнайстве».
