Отбой. В первую минуту она, как ни странно, только о Супе
своем и думала. Одно только упоминание о нем вызвало сладостный спазм,
охвативший чресла и волной прошедший по спине вверх. Взяла сигарету и села
посреди опостылевшего стеклянного вигвама.
Востоков знает Сергеева и уважительно о нем отзывается.
Сергеев знает Востокова и тоже хорошего о нем мнения. Однако Сергеев запросто
говорит о Востокове по телефону из Москвы, а ведь он не может не думать, что
ОСВАГ прослушивает лучниковские телефоны. Говоря так, он прямо «засвечивает»
Таню, не оставляет ни малейшего сомнения у осваговцев в том, кто держит ее на
крючке. Значит… впрочем, какие тут могут быть «значит»… может быть… вот это
лучше… может быть, это вовсе и не Сергеев звонил, а «осваговцы» его так ловко
имитировали? Или американцы? Или, может быть, Сергеев не боится Востокова?
Может быть, он говорит открыто, потому что вся лучниковская информация попадает
к Востокову, к своему человеку? А может быть, Сергееву для чего-то нужно выдать
ее противоборствующей разведке? А может быть… Впрочем, все эти варианты не
рассчитаешь и стараться не надо. Нужно сегодня же вечером все рассказать
Андрею. Ведь поймет же он, что она только ради него и «продалась дьяволу»,
только ради любимого человека и согласилась на эту дурацкую и опасную игру,
только, чтобы быть с ним рядом, чтобы разделить с ним опасность, чтобы отвести
от него. Да почему же до сих пор ничего ему не рассказала? Почему с каждым днем
откровенность эта кажется ей все больше – немыслимой. Тогда ей думалось –
ничего, будет легче, все сразу выложу ему, и тяжесть рухнет. Неужели он не
поймет, что это была лишь хитрость с ее стороны, просто финт? Не было никакого
второго смысла в этом движении, никакого, ни малейшего; как ни копай себя,
ничего другого не сыщешь.
Однако почему он сам меня ни о чем не спрашивает? Она
испытала вдруг острую и как бы желанную неприязнь к Лучникову. Никогда ни о чем
ее не спрашивал, думала она вдруг эту новую для себя мысль со смесью жалости к
себе и злости к нему. Никогда не спрашивал о ее прошлом, о ее родителях,
например, о ее спорте, о детях, даже о Саше, который вполне может быть его
собственным сыном. Трахает ее только, да отшучивается, ни одного серьезного
слова и так – всегда, он – никогда… Употребляя в уме эти окончательные слова,
Таня понимала, что если говорить о прошлом, то они несправедливы – он спрашивал
ее раньше о разном, это сейчас он ее ни о чем не спрашивает.
Вообще, как он себя ведет, этот самоуверенный «хозяин
жизни», и все его друзья? Как они просто и легко все эти делишки свои делают,
все делают такое, от чего у нормальных людей голова бы закружилась? Супермены и
главный среди них супер – Андрей. Этот вообще чувствует себя непогрешимым,
никогда ни в чем не сомневается, вроде не боится ничего, вроде и не думает ни
минуты, что вокруг него плетут сети все эти так называемые разведки, что они
слушают, быть может, каждое его слово и фотографируют, быть может, каждое
движение, что они и любимую, может быть, к нему в постель подложили, что, может
быть, даже вон тот вертолетик, голубой, сливающийся с небом, каждый день
таскающий мимо башни «Курьера» рекламу какого-то дурацкого мыла «Алфузов – all
fusion», фотографирует какой-нибудь дикой оптикой все предметы в вигваме, все
эти дурацкие бумажки на «деске», то есть на столе письменном, даже, может быть,
и гандончик, который он сегодня утром так небрежно отбросил после употребления
на кафель возле ванны, а ванна-то висит над головами; во всей этой «хавире» ни
одной стенки, только какие-то сдвигающиеся и раздвигающиеся экраны, во всех
этих кнопках сам черт не разберется, придет же фантазия поселиться в таком чудище,
лишь бы поразить мир злодейством, ну и типы, ну и показушники!
Так, дав полную волю своему накопившемуся раздражению и
испытав от этого даже некоторое удовлетворение, Таня докурила сигарету,
показала кукиш невинному мыльному вертолетику и отправилась за покупками.
Вот эти дела в Симфи доставляли ей до сих пор еще острое
удовольствие и на время примиряли с жизнью. Сверхизобилие гастрономических
аркад «Елисеев – Фошон»; легчайшее умиротворяющее движение с милейшим
проволочным картингом мимо стен, уставленных ярчайшими упаковками
всевозможнейших яств, начиная от ветчин полусотни сортов через немыслимые по
свежести и остроте «дары моря» и кончая гавайским орехом «макадамия», а скорее
всего, только начиная им; движение под тихую и весьма приятнейшую музыку; Татьяна
готова была тут ходить бесконечно. У любой московской хозяйки в этих аркадах
без всякого сомнения случился бы обморок, о хозяйках периферийных страшно и
подумать.
Татьяна много лет уже была «выездной» и для нее эти
обморочные состояния в капиталистических «жральнях» давно пройденный этап.
Раньше, в до-андреевской жизни, супермаркеты эти восхищали, но раздражали
недоступностью. Попробуй купи, к примеру, креветочный коктейль, если он стоит
столько же, сколько тенниска «Лакост». Сейчас эти прогулки для нее – полный
кайф! О деньгах просто не думаешь, даже, собственно говоря, их и нет у тебя
вовсе. Протягиваешь кассирше, которая издали уже тебе улыбается, пластмассовую
карточку «Симфи-карда» с какой-то перфорацией, та сует эту карточку в какой-то
компьютер, и все дела! Оставляешь покупки и переходишь через улицу в кафе
«Аничков Мост» волновать собирающихся там на аперитив крымских (или, как здесь
говорят, «русских») офицеров. Рядом помещался Главный штаб «форсиз», и офицеры,
галантнейшие и ловкие джентльмены, совсем вроде бы нетронутые процветающим на
Острове гомосексуализмом, любили собираться здесь. Покупки свои ты находишь уже
дома – доставлены коллбоем, то есть посыльным.
Кассирша вернула Тане карточку, еще раз широко улыбнулась –
от бабешки этой всегда несло «Шанелью № 5», – и сказала на своем
немыслимом «яки», который Таня начинала уже понимать:
– Ханам, самван ждет ю на «Аничков Мост».
– Что? Кто меня ждет? – растерялась Таня. –
Никто там меня ждать не может.
Кассирша улыбнулась ей на этот раз каким-то особенным
образом, как-то по-свойски, очень уж по-свойски, слишком по-свойски.
– Фрейда, – сказала она. – Бис – трабла,
ханам. Френда-га, кадерле, яки, мэм…
Переходя улицу под слепящим солнцем, под падающими листьями
платанов, Таня, конечно, связала утренний звонок с этим ожидающим ее в кафе
неизвестным френдом; скорее всего, Востоков, может быть, кто-то и из «наших»,
из «Фильмоэкспорта» или даже из ИПУ… Никак она не предполагала, однако, увидеть
в углу под фотографией одного из коней Клодта самого полковника Сергеева.
