Ее стала бить дрожь. Мимо столика, за которым они сидели над
Коктебельской долиной, промелькнула некая тень, деликатно клацнул фотозатвор.
– Таня, возьмите себя в руки, – пробормотал
Бакстер. – Не волнуйтесь. Не беспокойтесь ни о чем. Все снимки будут
уничтожены. Если хотите, мы вылетим отсюда сегодня же. Хотите, полетим сначала
в Лондон, в Париж, в Нью-Йорк, или сразу в Новую Зеландию… Или выйдем ночью в
море на «Элис». Хотите, отправляйтесь одна или с моей доверенной секретаршей
миссис Хигтинс… Короче говоря, может быть, старый болт сошел с резьбы, но для
себя я решил твердо: you are my queen for the rest of my life…
[7]
Простите, Таня, это из одной старой песенки.
– Неужели это правда, Бак? – она уже поняла, что и
в самом деле спасена, что тупик вдруг раздвинулся и вдалеке появилась блаженная
Новая Зеландия, но тут снова шторы стали задвигаться. – Нет, ничего не
получится, Бак. Ваши информаторы сообщили о моих детях, конечно? Я не могу бросить
детей, а они их ко мне никогда не отпустят. Они никогда не отпускают
родственников к «невозвращенцам».
– Это не проблема, – сказал Бакстер. – Я
просто позвоню Алексею, и все будет улажено за один день.
– Какому Алексею? – удивилась Таня.
– Косыгину. – Бакстер похлопал наивными
глазками. – Он мне не откажет. Мы с ним много раз вместе рыбачили.
Она расхохоталась. Как просто, оказывается, жить в этом
мире! Фред Бакстер звонит Алексею Косыгину, и – нет проблем! Рыбалка, гольф,
зеленые склоны зеленой нью-ландии.
Поехали, Бак. Произведем еще одну сенсацию сегодняшнего
вечера. Нет, Андрею мы ничего не скажем, не будем отравлять его торжества. Он
будет огорчен новой сенсацией, ведь она наложится на сенсацию СОСа, идея и
движение слегка пострадают. Огорчим его позже, позвоним ему по телефону.
Откуда? Сейчас решим. Позвоним ему из-за моря, или из моря. Да-да, сегодня же
вон отсюда, с этого Острова, от всех этих мерзких проблем, из этих пут, из этой
подлой аббревиатуры, мой милый Бак. Лишь только одно мне нужно сделать. Мне
нужно заехать на мыс Херсонес в собор Святого Владимира и поставить там свечку.
Поедем сразу, потому что и «они» там собираются быть к утру, а встречаться не
нужно.
После пресс-конференции, которая продолжалась не менее двух
часов, Лучников, наконец, добрался до бутылки шампанского и осушил ее сразу,
бокал за бокалом.
– Хэллоу, мистер Мальборо, – вдруг услышал он
тихий голос и обнаружил рядом с собой скромняжечку-зануду миссис Парслей из
Международной Амнистии.
– Простите, мадам… – начал было он и вдруг догадался: –
Кристина!
Нелегко было узнать в этой застенчивой, с угловатыми
движениями «профессорше» ту развязную секс-террористку, международную курву,
бродячую нимфоманку – иначе он о ней и не думал, если вообще о ней думал
когда-нибудь. Она была забавным эпизодом в его жизни, а сколько их было, таких
эпизодов! Странно, что имя вдруг сразу вспомнилось. Почему-то очень отчетливо
вспомнился голос и шутка о Мальборо и этот легкий польский акцент. Вдруг сразу
все вспомнилось в подробностях – ее приход, борьба за половое преобладание и
такая чудесная капитуляция. Он улыбнулся и вдруг увидел, что она краснеет,
заливается мучительной краской, от шеи по уши, и даже капелька пота падает со
лба.
– Вас нелегко узнать, бэби, – сказал он
насмешливо. – Задали вы мне загадку, бэби. Кто это, думаю, гипнотизирует
меня весь вечер? Грешным делом даже подумал – не террористка ли? Ошеломляющие
изменения, бэби. Вы полностью переменили стиль. Новое направление «уименслиб»?
Или это уже за кормой, бэби? «Амнести» – новая игрушка? Вы, должно быть, из
состоятельной семьи? Прошу прощения, бэби, за этот горох вопросов – старая
репортерская привычка, бэби. Вы даже покраснели, бэби, я ошеломлен. Краска
стыда – это что-то новое. Классика, да? Возврат к классике?
– Если бы вы знали, Андрей, как я рада вас
видеть, – очень тихо проговорила она, протянула руку и чуть-чуть кончиками
пальцев дотронулась до его локтя.
Ну и ну, подумал он, экий ток от нее идет. Влюблена, что ли?
Да ведь и в самом деле – она влюблена в меня. Фантастика, она сделала из меня
романтический образ, подумал Андрей. Нет, невозможно разобраться в бабах,
сколько с ними ни возись.
Он оглянулся вокруг – Тани нигде не было. Тогда он сказал
Кристине, что чертовски голоден и, может быть, она разделит с ним ночную
трапезу. Устроят ли ее жареные «скампи» под шампанское «Новый Свет»? О'кей, он
попросил старого Хуа накрыть им стол на южной галерее, из которой был под
подъем прямо в «башенку».
Они сидели вдвоем над затихающей долиной, в глубине которой
в этот предрассветный час, словно угли на костре, остывал загульный Коктебель.
По всей «Каховке», однако, еще мелькали тени: солидные гости разъехались,
настало время молодежи. На лужайке под скалой танцевало несколько пар: в свете
низких, прижатых к траве фонарей, видны были мелькающие ноги, все, что выше
колен, скрыто во мраке.
Во время ночной этой трапезы выяснилось вдруг немаловажное
обстоятельство. Оказалось, что Антон и подружка Кристины, Памела, обвенчались
еще тогда, весной, что Памела забеременела и, следовательно, чемпион «Антика-ралли»
скоро станет дедом.
Вот это да, сказал Лучников, все сразу, хотя и не очень-то
отдавал себе отчет в том – что сразу. Оказалось также, что и для Кристины эти
месяцы не прошли бесплодно: она хоть и не забеременела, но в ней родилось новое
сознание. Она постигла бесцельность своих молодых блужданий – и лефтизма, и
феминизма – и теперь решила посвятить себя узникам совести во всем мире. Не без
вашего влияния, мистер Мальборо, произошел этот сдвиг. Прости, Кристина, но я к
узникам совести имею лишь косвенное отношение, в том смысле, что участь
чилийцев или аргентинцев, мне, признаюсь со стыдом, как-то далека. Русские
узники – вот наша печаль. Увы, мы вообще погружены только в свои, русские,
проблемы, а их столько… увы…
– Вот с русских-то все и началось, – печально
призналась Кристина (узнать ее было нельзя): – вернее, с русского, с вас,
Андрей. Я думала о вас… Может быть, славянские гены виноваты…
сентиментальность… казалось бы, подумаешь – little sexual affair
[8],
но я не могла вас забыть… и в Штатах я стала изучать вас… да-да… проникла в
вашу идею… меня поразила ее жертвенность… Профессора в Гарварде говорили, что
это типичный русский садомазохизм, но мне кажется, все глубже, важнее… может
быть, это уходит к религии… не знаю… во всяком случае мне стала противной моя
распутная и дурацкая жизнь, и тогда я отдала половину своих денег в
Международную Амнистию и стала работать на них… Хотите верьте, хотите нет, но у
меня после вас не было ни одного мужчины.
