– Хватит политики, Ямато, – остановил его китаец. – Сейчас русские взялись за сохранение леса, риск увеличивается. Поэтому лес лучше брать там, где налажена доставка. И сопроводительные документы делают. Правда, сейчас у них, как я понял, возникли какие-то разногласия.
– Тебе не кажется, Сяо, что цена завышена?
– Тогда, может, вы сами попробуете доставлять лес в Японию? Во-первых, я не уверен, что у вас это получится, а во-вторых, даже если сможете наладить поставку морем, сколько это будет стоить? Да и не думаю, что это получится.
– Но ты забыл, что у нас одно дело, – усмехнулся Ямато.
– Подожди. Я знаю, что ты лес продаешь сам, к тому же, как и я, работаешь на себя. Наша работа в «Триаде» никак с этим не связана. Ты понимаешь, что будет, если Совет узнает?
– А ты умнее, чем я думал.
– Стараемся. Есть опасение, что Совет узнает об этом, и тогда нам отрежут пальцы на руках, чтоб не брали деньги, вырвут язык, чтоб не договаривались, выжгут глаза, чтобы помнили, что стыд глаза жжет. И выбросят в Шанхае. Там поймут, что мы наказаны «Триадой» и никакой помощи не окажут. Чтобы этого не произошло, нам надо быть вместе, а не выяснять, кто больше денег получает.
– Согласен.
– Что делать с русским? – приоткрыл дверь плотный мужчина.
– А я и забыл, что нас ждет Геннадий, – улыбнулся Ямато. – Пусть войдет. – Плотный отступил, пропуская вперед полного молодого мужчину. – Садись, Геннадий.
– Добрый день, – кивнул китаец.
– Привет, – сказал вошедший. – Вы меня, как бродяжку, перед дверью держите.
– Садись, Гена-сан, – поклонился ему Ямато. Тот сел. – Что будешь пить? Коньяк, виски…
– Водку, – буркнул Геннадий.
Японец достал бутылку, налил рюмку и поставил перед русским.
– Стакан налей, – проворчал тот.
– Хватит, – сказал японец. – Работа требует трезвого ума.
– Да ты меня не учи, как дела делать, узкоглазый! – Русский схватил бутылку. Японец поймал его кисть и резко завернул руку за спину. Геннадий вскрикнул и упал.
– Надо говорить негромко и спокойно, – улыбнулся Ямато. – Вставайте, наш русский друг! – Он подал руку Геннадию.
Китаец улыбался. С помощью японца Геннадий поднялся. И сразу сел в кресло. Японец подвинул ему рюмку.
– Не хочу, – отказался Геннадий.
– Значит, вы говорите, что партия леса будет ждать нас в Хабаровске? – спросил Сяо.
– Да, через десять дней.
– Вот, значит, как, – сказал по телефону пожилой мужчина с пышными усами. – И что вы думаете делать?
– Феликс ушел, – ответил Армен. – Потапова вроде как наладили, а Шустович почти готов на убийство.
– Отлично, – кивнул усатый. – Молодец, армяшка.
– Армянин, – холодно поправил его Армен.
– Как хочу, так и говорю, – равнодушно ответил усатый. – Ну и помоги товарищу. А потом и его вслед за компаньонами отправь. Никак у меня не получается права на землю предъявить. Ведь мой прадед владел той землей, но я себе сильно биографию подпортил. Ты там гляди, армяшка, чтоб без накладок и выкрутасов. А то знаю я вашего брата – армяшек, все норовите за чужой счет прокатиться. Я промашки не потерплю.
– Семен Игнатьевич, – недовольно произнес Армен, – ну не надо так. В конце концов, у меня есть имя, кличка наконец. Я не зову вас, например, лапотником.
– Еще бы ты, едрена вошь, называл меня так. Живешь в России – живи спокойно. Ты на меня работаешь, поэтому как хочу, так и называю. Если напортачишь, шкуру сниму! – Семен Игнатьевич отключил телефон. Подкрутил кончики усов и подмигнул своему отражению в зеркале. – И все-таки стану я боярином в тех местах, стану.
– Чего ты ворчишь, отец? – спросил, войдя, молодой здоровяк.
– Просто так. А ты, Степка, чего заявился? Снова за деньгами?
– Да ладно, отец, ты меня все еще за пацаненка держишь. Просто приехал узнать, как твое здоровье.
– Со своей кралей небось явился?
– Чем же я вас, папа, не устраиваю? – сердито спросила вошедшая следом за мужчиной симпатичная брюнетка.
– Ты ведь все ждешь, когда я Богу душу отдам, – усмехнулся Семен Игнатьевич. – Только напрасно. А если и придет мое время, ни хрена вы не получите, все детишкам в детский дом отдам. Сам там сколько годков провел. Мои-то папаня с маманей в лагерях сгинули!… – выругался он.
– Вы, Семен Игнатьевич, напрасно так обо мне думаете, – обиделась брюнетка. – У нас и так все есть.
– У вас? – хмыкнул Семен Игнатьевич. – Да, в общем, я сказал – если что со мной случится, все в детский дом отдам, ни гроша не получите.
– Зря вы так, папа, – вздохнула брюнетка.
– Сколько тебе говорить? Не зови ты меня так. Какой я, на хрен, тебе папа?!
– Так положено, отец, – сказал сын.
– Идите в твою комнату, и чтоб я вас не видел и не слышал. – Семен Игнатьевич махнул рукой на дверь.
– Пошли, Вера! – Степан поцеловал жену.
– Приперлись, – процедил Семен Игнатьевич. – Снова покоя не будет. Никак забеременеть не может, едрена вошь. Вот крякну, все оставлю сиротам, тогда вспомните меня не раз нехорошим словом.
– За что он так со мной? – сердито спросила Вера.
– Да ты сама виновата. – Степан с сигаретой вышел на балкон. – Ты говорила – пока тридцать пять не исполнится, беременеть не буду. А отец все внука ждет. И в натуре отдаст все детдомам. Он не шутит.
– Да я давно не предохраняюсь, а что-то не выходит у нас. Я и в больницу ездила. У меня все нормально. Может, ты…
– Заткнись!
– Хватит! – взвизгнула Вера. – Я не забыла, что ты дважды под следствием был. Я как дура тебя ждала, адвокатов нанимала, а ты… – Не договорив, она бросилась на кровать и зарыдала.
– Перестань! – Степан присел к ней. – Проверюсь я. Если честно, есть опасение, что из-за меня никак ты не забеременеешь. Завтра поеду и анализы сдам.
– А если выяснится, что из-за тебя у нас детей быть не может?
– Придумаем что-нибудь. Не хочется батькины сбережения терять, у него заначка хорошая и счет в банке приличный. Две квартиры и дача под Сочи. В общем, завтра я все выясню, а тогда будем думать.
– Понятно, – усмехнулся рослый молодой мужчина со шрамом на щеке. – Сделаем мы его.
– Имей в виду, Меченый, – строго проговорил мужчина, – вернуться он не должен. – Телефон отключился.
Шанги
– Заявилась, красавица, – покачала головой сгорбленная старушка. – Дождется она, уйдет Дениска, и что делать станет? Костя к ней не вернется. Сейчас просто играет, чтоб Дениса спровадить. А она, дурища, от такого мужика подолом вертит. И терпит ведь он ее.
