Разорвав ворот рубахи дворянина, Брид открыла ему рот и, припав губами к его губам, принялась вдыхать воздух в грудь несчастного. Но Хардвин не шевельнулся. Лицо его залилось синевато-серой бледностью, руки в руках девушки висели безжизненно и холодели с каждой секундой. Брид с ужасом глядела на него. Умер! Умер от страха, думая, будто тонет.
– Ах ты, идиот! – набросилась она на Пипа.
– Я тут ни при чем, – пролепетал он, силясь снять с себя вину.
– В самом деле? – Брид понимала, что несправедлива к пареньку, но не могла сдержаться. – Ты напугал его.
– Я пытался помочь!
– Что ж, больше не пытайся.
Паренек надулся и отошел в дальний угол камеры, к двери. Брид стало его жалко. Он и впрямь не виноват – вся вина на ней. Почему она не отследила ситуацию? Разве можно надеяться, что такой мальчишка, как Пип, не наделает глупостей? Она должна была предвидеть последствия его поступков. Девушка печально поглядела на Хардвина, откидывая волосы с его пухлого лица.
– Бедняга. Он ведь так старался. Он был славным человеком, стойким и верным, настоящим бельбидийцем…
Отчаянные вопли стражников за дверью заставили ее замолчать.
– Они думают, это ты его убила! – воскликнул Пип. – Думают, ты высосала из него жизнь. Ну, вот и все! Теперь они точно решат, будто ты – злой дух. Сожгут тебя, не иначе.
Слова его звучали безжалостно, но в голосе Брид расслышала самый настоящий страх за ее жизнь.
На крики стражников явился сам барон Кульфрид. Приказав солдатам убрать тело Хардвина, он сшиб Ренауда на пол, где тот и остался лежать, цепляясь за трещины в каменных плитах, точно это был отвесный утес. А барон уже напустился на Брид:
– Ведьма! Ведьма, убийца, лазутчица! – проревел он по-бельбидийски, обвиняюще указывая на нее. Брид подивилась, как бегло он говорит на ее языке – она и не думала, что кеолотианец может достичь такого совершенства в бельбидийском. – Кто, как не лазутчица! Бельбидийцам нечего делать в моих лесах, и бельбидийцам нечего учить наш кеолотианский язык. Всяк знает, что бельбидийцы никогда не разговаривают на чужих языках, разве что какие книжники, а их раз, два и обчелся. Значит, ты специально явилась сюда шпионить да вынюхивать!
Он сгреб Пипа за ворот и отшвырнул в сторону, а потом, одной рукой ухватив Брид, прижал ее к стене, угрожающе заглядывая в глаза пленницы.
– Лазутчики! – повторил он.
Девушка лихорадочно соображала. Почему вдруг барон так убежден, что они лазутчики? И почему в его глазах плещется страх? Уж не боится ли он, что они обнаружили его кинжал, которым было совершено преступление?
– Помогите! Помогите! – вопил Ренауд, прижимаясь к полу. – Умоляю, не скидывайте меня! Втяните меня обратно! Умоляю! Втяните меня наверх, к остальным, я не хочу падать!
Выпустив девушку, барон Кульфрид подозрительно уставился на Ренауда.
– Остальные! Эта ведьма со своим подручным небось зарыли еще многих. Надо найти их! Я вызнаю, что замышляют эти шпионы! Все эти припадки, безумие и язычество – лишь маскировка, притворство, чтобы я испугался их и отпустил на волю. Надо найти остальных! Обыщите лес, – рявкнул он на солдат.
Запертые в холодном подвале, куда пробивался лишь крошечный лучик тусклого света, Брид с Пипом уныло слушали стенания Ренауда. Его крики буквально сводили с ума. Даже собаки по всему замку и те развылись. Все эти тоскливые завывания угнетали Брид, усиливали ее душевные муки. О, вдруг кеолотианцы найдут Халя и бросят его сюда – такого же, как Ренауда: со сломанным, потерянным духом, затуманенным разумом!
– Ренауд, ну пожалуйста, – взмолилась она. – Пожалуйста, послушай. Бояться совершенно нечего.
Принц не отозвался. Может, хоть песню-то он услышит? Ведь плачущий ребенок, не слушающий никаких увещеваний, так часто отвлекается на песню, успокаивается и уже способен выслушать доводы разума. Брид знала – голос у нее ничуть не хуже лица, такой же обезоруживающе прекрасный. Быть может, песня, которую пела принцу его мать… Брид лихорадочно вспоминала какую-нибудь колыбельную.
Луч солнца ласкал, а дождь поливал
Колосья, что вызрели в поле.
Спи, мой родной, под ясной луной
Волки…
Но при первом же упоминании о волках Ренауд завопил с новой силой. Похоже, его кошмар достиг новых высот ужаса.
– О нет! Нет! Волки! Повсюду волки! Помогите! Кто-нибудь, помогите мне!
– Да не волки это. Собаки, – досадливо произнес Пип. – Обычные собаки.
Брид как-то не думала об этом, но в замке и впрямь было невероятно много собак. Помимо дирхаундов девушка видела крупных черномордых псов, выведенных не иначе как для медвежьей охоты.
– Пип, – горестно промолвила девушка, прижимаясь к пареньку, чтобы согреться, – что же нам делать? Он обнял ее.
– Не волнуйся, Брид, я тебя защищу. Ты ведь родом из леса, как моя сестра Май, а я никогда не позволю обидеть ни одну девушку из Кабаньего Лова, – беззаботно проговорил он, пытаясь скрыть смущение: Брид в его объятиях после того наваждения, коему стала невольной свидетельницей.
Девушка прильнула к нему. Какой же маленькой и беспомощной она себя чувствовала! И даже чуть-чуть смешной – ну, в самом деле, не смешно ли черпать силу из простого мальчика. Всю эту ночь они то засыпали, то просыпались, со страхом прислушиваясь, не вернулся ли поисковый отряд. Однако начало светать, а кеолотианцы не объявились. Ренауд все так же цеплялся за щели в полу, пальцы у него побелели от напряжения.
– Я больше не могу! Внизу волки, черногривые волки. Рэвик, я же говорил тебе, не надо облагать народ такими налогами, это добром не кончится. Погляди только, что со мной сталось! Брат, послушай меня. Я говорил, что они люди хорошие, ничем не хуже остальных бельбидийцев, а ты допустил, чтобы королевство распалось на два лагеря. Помоги мне, Рэвик, помоги. Не дай им сбросить меня со стены волкам на растерзание!
– Ему мерещится, будто он в Торра-Альте, – завистливо протянул Пип. – Эх, мне бы такой дивный сон.
Рог протрубил сигнал тревоги, и двор над темницей наполнился стуком подков и топотом бегущих ног. У Брид сердце готово было выскочить из груди. Халь где-то здесь, рядом. Для нее близость возлюбленного воспринималась, как если бы по замку расходился гул магии, дрожь, отдающаяся в самих каменных стенах, как будто воздух кругом пел – рунный меч близко.
– О, Великая Мать, – промолвила девушка, прикладывая ладонь к каменному полу, – благодарю Тебя за это прозрение.
Как же она скучала по этому дару! После смерти Морригвэн подобные способности словно утекли от нее. Сокровенное знание того, как движется мир, было утрачено – и Брид оплакивала потерю. Но ни она, ни Керидвэн не жаловались вслух. Не сговариваясь, они инстинктивно поняли: народ не должен заподозрить, что Жрицы лишились силы. И потому обе – и Дева, и Мать – сокрыли свою внезапную слабость под покрывалом апломба.
