— Ее мать была замужем, — напомнил он.
Марима кивнула. Лицо ее под вуалью было непроницаемым.
— Об этом говорилось в пророчестве, и это ожидалось. Но Эйлию люди воспринимают и как образ матери, и как богиню-девственницу.
— Разве это не парадокс?
— Да, это божественный парадокс, придающий ей великую силу. Она — мать своего народа, потому что она девственница — потому что у нее нет других детей, кроме них. Выйди она замуж, чтобы любить только одного смертного, и — хуже того — заведи она собственных детей, это навеки изменит образ, который сложился в преданных ей умах.
— Вы… вы ей этого не говорили?
— Еще нет. Она еще молода — по меркам элеев, едва вышла из детства. Мы не затронем эту тему, пока ей не исполнится лет пятьдесят. Но жестоко было бы поощрять в ней романтические желания. Мы надеемся со временем примирить ее с той ролью, которую ей должно сыграть.
Дамион почувствовал некоторое раздражение.
— Я полагаю, у нее в этом вопросе нет права голоса? — спросил он очень холодно.
Лицо за вуалью не изменилось.
— Мы все должны выполнять волю Сил, отец Дамион, — сказала она, и Дамион понял, что означают эти слова и для него, и для Эйлии.
В этот вечер, когда Эйлия вела открытый прием в тронном зале, город и окрестности потрясла самая сильная за все лето гроза.
О своем приближении она сообщила гневным рокотом грома, который эхом отдался в далеких горах, подкатываясь ближе, как приближаются шаги огромного зверя. Громады туч, рядом с которыми горы казались карликовыми, поднялись над хребтом Мириендори, темные, многобашенные, протянувшиеся на много лиг. Приближающийся грозовой фронт наползал, освещаемый изнутри взрывами молний, будто передразнивающими праздничные фейерверки, происходившие три дня назад. За считанные минуты туча поглотила луну, звезды и арку; могучий ветер прилетел с ней вместе и засвистел вокруг башен Халмириона.
Дамион нашел себе место близ входа в зал и встал, глядя на вливающиеся толпы, растекающиеся от стены к стене. В просторном зале было темно, светили только яркие звезды да перевернутый серп луны позади хрустального трона — Мелдрамирия. А на тропе сидела фигура в белом, в мантии темной синевы, струившейся по ступеням, и в правой руке у нее был скипетр с наконечником в виде звезды, а на голове — корона из серебра. Во лбу ее сгустком чистого огня сиял в оправе Камень Звезд. Это было точно рассчитанное зрелище, долженствующее вызывать у зрителя благоговейный восторг. Звезды в шлейфе Эйлии светились, ибо были вытканы из светящихся нитей, а сияние лунного трона подсвечивало ее волосы, образуя нимб. Никто не замечал ее худобы или весьма не впечатляющего роста — царственное облачение и приподнятый трон отвлекали внимание от таких мелочей. Дамион посмотрел на Ану, стоявшую неподалеку. Черты ее лица были абсолютно спокойны, но он достаточно хорошо знал старуху, чтобы ощутить ее скрытое волнение. Сама же Эйлия, как ему подумалось, держалась скованно: было видно, как она стискивает скипетр, и хотелось как-то ее подбодрить.
Камень во время церемонии ярко сиял. Никто не мог точно сказать, что это за самоцвет и какая сила кроется в его прозрачной глубине, что создает это сияние и другие странные явления, окружающие его, но его явная симпатия к этой девушке была дополнительным фактором, удерживающим ее на троне. Куда ни посмотри, всюду видны были восхищенные, обожающие лица — как всегда. Дети любили ее безгранично — быть может, из-за того, что она сама была так молода, женщины — и девы, и матроны — видели в этой девственной и все же материнской фигуре свое отражение, а для мужчин она была любимой матерью-дочерью. И даже суровые, закаленные, не сентиментальные люди, крестьяне и шахтеры с внешних территорий, могли прослезиться при одном взгляде на нее. Она была символом бесконечной мощи.
Эфирное пение хора в глубине зала стихло. Эйлия поднялась с трона и направилась к краю помоста. В кругу своих весталок ока смотрелась как королева улья, окруженная трутнями. Ее чистый голос зазвенел над головами собравшихся.
— Услышьте меня! Наш древний враг снова восстал, чтобы угрожать нам! Началась осада нашего мира!
По толпе прошел говор, и Дамион с Аной переглянулись. Эйлия должна была наизусть прочесть приготовленную речь. Что же она такое делает?
Трина Лиа покачивалась из стороны в сторону, подняв руки. Правая рука размахивала скипетром, а Камень в короне сиял как маяк.
— Ночь дурных знамений! — выкрикнула она высоким, неестественным голосом. — Канун рокового дня! Призовите силу свою, немереи! Азарах выпустил против нас рой смертоносных стрел!
Прорицательницы в белом заклубились вокруг нее, как волны морские возле утеса, и на глазах Дамиона они двинулись к задней двери, увлекая с собой принцессу: через миг стал виден лишь ее звездный шлейф, задевший трон на пути, потом и он исчез. А толпа тем временем ревела в ответ на ее слова.
Дамион вспрыгнул на помост, вслед за процессией женщин рванулся в коридор и за поворотом увидел их. Они суетились вокруг, а Марима и еще одна прорицательница пытались посадить Эйлию. Девушка обмякла в их руках, голова ее упала на грудь, глаза закрылись. Скипетр у нее из руки вынули, но никто не осмеливался дотронуться до короны со священным Камнем.
— Она в обмороке! — воскликнул Дамион, пробиваясь вперед.
— Это невозможно! Трина Лиа не может упасть в обморок, как простая смертная! — возразила одна из прорицательниц. — Она в трансе экстаза…
Дамион склонился к девушке, не обращая внимания на протесты прорицательницы, и нащупал пульс. Лицо Эйлии было белым, как ее платье, и покрыто испариной, глаза затуманились.
— Она без сознания, говорю вам! — сердито сказал Дамион. — Расстегните ей мантию, снимите корону. И расступитесь, дайте дышать!
Обескураженные его напором, они не попытались ему помешать. Он освободил Эйлию от диадемы и тяжелой мантии, подсунул ей руки под колени, поднял и понес по коридору. Прорицательницы пошли за ним толпой, а он отнес лежащую в обмороке девушку в ближайшую комнату и положил на диван.
— Кто-нибудь, воды принесите! — велел он, укладывая Эйлию. — Эйлия, Эйлия! Ты меня слышишь?
Она услышала. Ее разум из темноты обморока вернулся к полному сознанию, глаза открылись, и она увидела над собой лицо Дамиона. Были и другие лица — она увидела отца, бабушку, Лиру, но лицо Дамиона было ближе всех и полностью привлекло ее внимание.
— Ой… что случилось? Я упала в обморок? Вдруг все стало темно…
— Все в порядке, — успокоил он ее.
— Что случилось? — снова спросила она.
— А ты не помнишь? — нахмурился он.
— Я… я собиралась произнести речь, — ответила она, морща лоб. — И тут все стало темно. Я же не упала на глазах у всех? — спросила она озабоченно.
— Нет, тебя успели вовремя увести. А ты — ты не помнишь, что ты говорила?
