— Элеи призывают архонов и живут среди нас, но не просят у нас ничего, — говорила Эларайния. — И вот почему мы держимся в большом лесу. Но вечно оставаться там мы не можем. И элеи со временем исчезнут, потому что все меньше архонов сходятся с людьми: их потомки будут вступать в брак с мереями, теряя свои силы. И это тебе говорил Мандрагор, и это правда: они — обреченная раса. В конце от них останется только память, но эта память переживет века — память о том, каким человек может быть. И это мы и планируем.
Эйлия слушала, не перебивая, не отходя от матери. В этой эфирной стране не было неба, а вместо него над ними золотым туманом светилась чистая квинтэссенция. В ней плавали стаи бесчисленных серафимов, подсвеченных сверху — как летающие насекомые в солнечном луче сверкают искрами огня. И прямо на глазах Эйлии они слетались вместе, образуя нечто новое: огромную огненную птицу. Ее глаза сияли как звезды, крылья и хвостовые перья были как языки пламени, поднимающиеся с поверхности солнца. И пела она на лету единым голосом, как поющий в унисон хор.
Элмир. Единый-и-Множественный.
— До того как материальная плоскость полностью сформировалась, — говорила мать, — она была единой субстанцией, как Эфир. В ней содержалось вещество всего, что потом возникло: звезд, планет, живых существ, мертвых камней, воды и ветра, все природные законы, которые ими управляют, и даже ткань самого времени. Но при этом все это вещество было одинаково, неизменно. Мы — те, кто пробудились в Эфире, смотрели на это новое, что тогда рождалось, и решили, что это хорошо. Но это было только начало — равновесию предстояло быть нарушенным, гармонии — измененной, первичное единство еще должно было превратиться в разнообразие, чтобы появилось множество различных вещей.
Небесная музыка изменилась: из единой божественной мелодии она разошлась на множество различных, сложным узором мелодий, как фуга. В небе появился новый эйдолон: темно-зеленая тень, извилистыми кольцами обнявшая тело Элмира. Эйлия узнала Вормира, которого часто видела в живописи, где он с Элмиром составлял древний символ Элворона. Божественная птица и земной змей враждовали, как показалось ей сперва. Но потом стало ясно, что это не битва, а скорее танец. Две фигуры обладали совершенно одинаковой силой, и создали равновесие. Дух и материя были как одно.
— Но как бы ни были различны предметы, — продолжала Эларайния, — звери и птицы, деревья и реки, горы и облака, — все родилось из первичной субстанции. Все связано со всем общим началом — да, даже Эфир, ибо низшая плоскость образовалась из квинтэссенции. Только Валдур поставил себя отдельно, отрицая связь, восходящую к Началу. И поскольку он не мог разрушить царство Духа, он обратился к царству Вормира, менял и уродовал материю в своих целях, терзал ее бедных созданий — зная, что так еще больнее делает элам.
Музыка сменилась резким диссонансом. Изменилась форма змея: он стал страшнее, чудовищнее, темнее, вырастил злобные клыки и когтистые лапы. Он рвал существо небесной птицы и даже собственные кольца в своем безумии. Эйлия вскрикнула от ужаса. Наконец две дерущиеся фигуры скрылись с глаз, и теперь, глядя вверх, она видела свет в пылающей квинтэссенции, становящийся сильнее к зениту, как солнце в небе, и все остальное по сравнению с ним казалось темным. Но на этом свету было пятно, конус тени, отбрасываемый каким-то предметом возле центра. Искорки живого света кружили вокруг центрального светила, но все, пролетающее мимо пятна полумрака, темнело и поглощалось.
— Он отбрасывает свою порчу на все. Но никогда это не может быть так, как ему хочется, — говорила Эларайния. — Потому что все есть Единое, и это единство исходит из Начала, и то, что было, изменено быть не может.
Потом все предметы стали таять и исчезать: иллюзии, эйдолоны и подобия материальных форм исчезли, растаяли опять в квинтэссенции. Эйлия ощутила себя одним с растущей силой Эфира, как птица, парящая на спине ветра, или дельфин, оседлавший волну, — она слилась с тем, что окружало ее, со светом и благословением, слила свой голос с бесчисленными другими, вздымающимися в идеальный унисон.
Через какое-то время — дни или столетия прошли, Эйлия не знала, — она оказалась одна в эфирном ландшафте, не зная, как туда попала. Музыка доносилась откуда-то — арфа, быть может? Она пошла на звук и оказалась в саду, где играли фонтаны среди волн цветов. Музыка шла оттуда — там собралось много серафимов и еще каких-то непонятных созданий. У всех тела человеческие, но у одного шесть рук, у другой — тело женщины, а голова темно-рыжей кошки. У ее сандалий свернулось создание с пастью крокодила, гривой и передними лапами льва и приземистой задней частью, как у гиппопотама. Чешуйчатой мордой он терся о ее колено, а она его рассеянно поглаживала, как собаку. Другое создание стояло поодаль от прочих — неясная эфирная фигура, одетая в свободную мантию с легким намеком на белые крылья, изящными дугами исходящие из плеч — почти как ее древняя полутелесная сущность, только облик у этой фигуры был мужской. На глазах у Эйлии существо тихо запело:
Был из короны Властелина Тьмы
Ударом страшным выбит самоцвет.
На пик священный, озарив холмы,
Скатился он ярчайшей из комет.
В той стороне волшебный жил народ.
Увидел он, как падает звезда,
Чудесная на горный пик, и вот —
В волненьи люди поднялись туда.
Слепил их Камень светом золотым,
Они ж, поднявши очи к небесам,
Колени преклонили перед ним
И возвели золотоверхий храм.
Но переменчива судьба, и вот —
Народа древнего дано уж нет.
А Камень в подземелье скрыт. Он ждет
Того, чьи руки примут дивный свет.
Принц Ночи, Дева чистая Луны —
В смертельной схватке победит один.
Низвергнут будет слабый с вышины,
Сильнейший станет Небу властелин.
[2]
Эйлия слушала и думала, устарела песня серафима или же Камень действительно лежит на Элендоре, а она еще не родилась смертной, и это далекое прошлое, или настоящее, или будущее, в котором находится она сейчас? «Ни то ни другое», — сказала она себе. Эфир — вне времени, и дух не привязан к веку царства смертных.
Она долго смотрела на эту сцену, и постепенно музыка стихла, и элы разошлись по саду. Эфирный серафим тоже отвернулся, поднимая голову. Эйлия увидела его лицо и застыла. От серафима изошло сияние, и великолепие крыльев превратилось в светоносный туман в воздухе, потом рассеялось, и остался человек.
Эйлия бросилась вперед с криком:
— Дамион! Дамион!
Но он не слышал ее и не видел. Вся сцена стала меркнуть перед глазами, и таяло эфирное царство. Кто-то звал ее по имени снова и снова, тряся за плечо. Голос принадлежал Лорелин.
— Эйлия, Эйлия, проснись! Враги напали!
10
Война Лесов
«Значит, это и есть сфера Трины Лиа», — подумала Синдра, влетая из эфирной щели в атмосферу Мирии. Она никогда не была на этой луне, потому что немереи Арайнии еще не научились пользоваться путями драконов, когда она здесь жила. Синие поля и отдельные рощи лунных деревьев тянулись под ней, а за ней отмечали щель два высоких белых столба драконовых врат, а на дальнем холме высились белые башни пустого Лунного дворца. — «Не чувствую я здесь Силы, нет ее имманентного присутствия. Значит, верно, что дух этого мира оставил его и воплотился в Эйлию Элмирию? Что ее мать — действительно архон Арайнии?»
