Лах ждал ответа, но не дождался.
Изак сидел в седле с отсутствующим видом. Пока он жил в обозе, ему ни к чему было изучать законы землевладения. Отец как-то раз сказал, что такие законы – ошейник, превращающий свободного человека в раба. Карел рассмеялся, услышав эти слова, но спорить не стал. Его смех должен был означать, что Хорман сморозил глупость, на которую не стоит даже отвечать.
Генерал не унимался.
– Лорд Изак, поместье Анви не имело сюзерена пятьсот лет. Все это время они пользовались привилегией отчитываться лишь перед пустым титулом сюзерена Анви, что накладывало на них совсем немного обязательств. Теперь же им назначен настоящий сюзерен, и они пребывают в растерянности – ведь они несут ответственность перед вами, а пока не знают ваших требований, стараются твердо придерживаться буквы закона.
– И?..
Изак вздохнул. Ему показалось, что генерал начал раздражаться, но тот ответил по-прежнему бесстрастным голосом:
– Закон гласит, что вассал может покинуть пределы вотчины только с разрешения сеньора. Иначе действия вассала трактуются как побег и за отъезд его могут повесить.
Озадаченность на лице Изака сменилась недоверчивостью.
– Они и вправду считают, что я на такое способен? Казнить собственных воинов? Да еще прямо перед битвой?
– Они сочли благоразумным сначала обратиться ко мне и попросить, чтобы я поговорил с вами. Ведь вы – белоглазый.
Последние слова генерала легли на сердце юноши тяжелым камнем. Неважно, что решение казнить своих вассалов было бы полнейшим безумием: они все равно боялись, что в нем живет чудовище. Даже генерал Лах не исключал возможности, что Изак может так поступить. Словно Атро был еще жив и любые самые худшие предположения могли оправдаться.
Изак не нашел слов для ответа, настолько его переполняло отвращение. Махнув рукой генералу, чтобы тот занялся делами, он пустил коня вскачь – сейчас ему не нужна была ничья компания. Генерал Лах тоже пришпорил коня и рысью направился туда, где виднелись знамена сюзерена Тебрана.
«Как он может так жить? О нем ведь думают точно так же, как обо мне, а то и еще похуже. Неужели ему это совершенно безразлично? Сможет ли он не подчиниться приказу Бахля, если сочтет приказ диким? И заметит ли вообще, что приказ дик? А вдруг слухи верны и Нартис действительно выжег его душу?»
Главный распорядитель Лезарль рассказывал Изаку о странных обстоятельствах, сопутствовавших рождению генерала, и о том, что сам Бахль отводил Лаха в храм Нартиса для испытаний. Лах был гораздо сильнее любого белоглазого, и все же Нартис его отверг: вместо того чтобы посвятить в свои избранные, бог, напротив, поразил его молнией. И тогда белоглазый оказался перед выбором – либо отвергнуть Нартиса и уйти, либо стать ему идеальным слугой. Генерал выбрал более трудный путь, отказавшись от той части своей души, которая страдала, обожженная молнией бога. Изак восхищался Лахом, несмотря на чудовищность избранного им пути.
Изак повернулся, чтобы посмотреть, куда направился генерал, но ему помешал снег и множество знамен вокруг – генерал исчез, затерявшись среди флагов и гербов. Форма дворцовых гвардейцев была строгих цветов – черная с белым – такой выбор отражал бескомпромиссность Бахля. Форма очень шла Лаху, особенно после долгого похода, когда грязь несколько выровняла контраст цветов.
Армия очень медленно шла вперед, и в нее по дороге вливались все новые войска. По мере продвижения через Тебран, Нелбов и Данву и похода вдоль границ Амаха и Вера в рядах прибавлялось все больше ярких цветов. Четсы называли фар-ланскую кавалерию «стальными павлинами» – всадники казались чопорными и высокомерными, но все-таки устрашающими, несмотря на свои шелка и кружева.
В настоящий момент в армии было уже восемь сюзеренов, включая кранна, одиннадцать графов, около пятидесяти маршалов и шесть сотен рыцарей. Сотни знамен и эмблем, вымпелов и мундиров смешались в пеструю кутерьму, казавшуюся особенно яркой на фоне унылого зимнего леса. Каждый аристократ посчитал своим долгом формально представиться кранну, но Изак сумел запомнить в лицо только сюзеренов. Остальные дворяне слились для него в нечто помпезное и церемонное.
Старому хитрецу Фордану выпала честь следовать в авангарде перед другими сюзеренами, превосходящими его знатностью. Решение принимал сам Изак, чем вызвал недовольство Серса, полковника дворцовой гвардии. Но Фордан оказался как приятным собеседником, так и полезным советником. Изак сомневался, что Серс, молодой честолюбивый рыцарь из Торля, мог бы его заменить – хотя, к удивлению многих, ему удалось заслужить клинок мастера меча вскоре после вступления в гвардию. Знамя Фордана с красной башней на полотне было очень далеко впереди, отсюда его было не разглядеть… Как и знамен золотой и серой гончей богатого сюзерена Нелбова и зеленого грифона пресловутого сюзерена Селсетина. Эти двое страшно раздражали Изака еще до того, как он услышал про участие Селсетина и Нелбова в скандале, связанном с Маликом. Кранн не знал, что именно там произошло, но догадывался, что они не могут стать его друзьями. Остальные аристократы, слушая реплики Фордана, вскользь упомянувшего об этом скандале, глубокомысленно кивали, из чего Изак заключил, что событие всем прекрасно известно.
Прямо перед Изаком развевался золотой сокол недавно произведенного в сюзерены Данвы. Его брат умер две недели назад, и теперь маленький сын Данвы унаследует титул дяди, едва достигнув совершеннолетия. Ветер доносил до Изака мощный голос сюзерена, а еще – яростную перепалку сюзеренов Амаха и Кеда. Белый олень Амаха явно брал верх над желтым львом Кеда, хотя Амах был на двадцать лет моложе своего собеседника.
Седьмой сюзерен, Торль, был самым знатным, из древней семьи – он владел богатейшей провинцией и был суров и крайне набожен. К удивлению Изака, он только кратко представился кранну и тотчас отбыл с отрядом разведчиков. Его эмблема, ледяная кобра, была такой же необычной, как он сам. Необычным было и его решение надеть вместо рыцарского облачения простые кожаные доспехи с нашитой на груди эмблемой, как сделал бы простой воин.
Поначалу Изак решил, что Торль – трус и облачился подобным образом, чтобы не отличаться от простых кавалеристов и не привлекать к себе внимание врага. Но когда юноша узнал об этом человеке побольше, он несказанно обрадовался, что вовремя придержал язык и ничего не сказал по поводу одежды сюзерена. Сам генерал Лах, очень скупой на похвалы, рассказал Изаку, что, когда дело доходит до сражения, сюзерен Торль бьется плечом к плечу с белоглазыми гвардейцами.
Плотное облако скрывало глаз Цатаха, сухой ветер обдувал металлические доспехи рыцарей и кожаные панцири простых воинов, а затем уносился назад к вьючным животным, замыкающим шествие. Круговерть снежинок в воздухе предвещала ухудшение погоды: как только дорога станет слишком скользкой для коней, вперед выведут тягловый скот, чтобы он протаптывал путь и утрамбовывал грязь.
Острые глаза Изака замечали белок, наблюдавших за людьми с безопасного расстояния; пушистые шкурки зверьков переливались всеми оттенками рыжего, когда белки отрывали кусочки дубовой коры в поисках насекомых. Изаку было приятно видеть, что хоть кто-то живет себе по-прежнему; идущая мимо армия мало интересовала белок и не мешала им заниматься обычными делами.
