Отлежавшись денька три дома, Голова возвратился к исполнению своих священных, как он выражался, обязанностей. Дело, однако, уже шло к осени, и в сельсовете было холодно как на северном полюсе, а при виде хлеставшего за окном мутного, холодного дождя становилось еще более зябко, и секретарша Маринка куталась в дубленку, как нахохлившаяся курица. Настроение у Головы было, как всегда в последнее время, муторное, на душе скребли кошки, рога уже просто осточертели, и он уже даже подумывал о том, что пора поддаться на уговоры Васыля и позволить ему выдрать их с корнем – авось больше не вырастут.
В ночь с четверга на пятницу – безлунную, темную, как глубины местного озера, ночь накануне несчастливой пятницы, потому что на нее припадало тринадцатое число, Голове приснился кошмар. Ему снилось, что в хате по соседству поселилась та самая цыганочка, которая наградила его рогами и что она опять завлекла его, и на этот раз рога стали расти у него по всему телу, и он превратился в подобие неизвестного науке динозавра. С работы его уволили, потому что он не мог сидеть на стуле – зад тоже был сплошь покрыт отвратительными остриями, и он был вынужден целыми днями скитаться, как неприкаянный, лишенный возможности прилечь или сесть, и молил только об одном – чтобы отомстить неведомой силе, поглумившейся над ним. И охваченный жаждой мщения он, Голова, отправился в лесную чащобу, чтобы разыскать там местного черта, и наброситься на него, и забодать его до смерти. И вспоминая своих сердешных папеньку и маменьку и заранее оплакивая себя, он забрел в самые дебри и нашел там не только черта, но и отвратительную чертовку и сообразил, что это она притворилась оба раза дородной цыганочкой. И накинулся на них Голова, шепча про себя молитвы, но проклятая нечисть прямо у него на глазах превратилась в кусты шиповника, которые стали хлестать его колючими ветками, норовя выколоть глаза… На этом Голова проснулся в холодном поту. Возле него стояла встревоженная Гапка.
– Что это с тобой? Совсем что ли спятил? Вроде ж, и не пил ничего…
– Да просто сон плохой приснился, дай Бог, не в руку…
Гапка ушла спать, а Голова так и не сомкнул глаз. Утром Гапка сварила ему борщ – такой вкусный, что даже проходившие мимо его дома сельчане с завистью принюхивались и приговаривали:
– Борщ у Головы, как у настоящего начальника, такой наваристый, что даже запахом можно наесться.
Похвалив невидимую им хозяйку, сельчане спешили дальше по своим делам, а Голова все раздумывал – тащиться ему в сельсовет или сказаться больным и остаться на своей излюбленной тахте, чтобы, лежа под толстым коцем, смотреть, как на телевизионном экране люди в далеких странах лупят друга по чем зря, и не спеша, тарелку за тарелкой, поглощать наваристый Гапкин борщ.
Идти на работу не хотелось, но Голова опасался, что Тоскливец рано или поздно донесет районному начальству, что он, Голова, уже не способен исполнять свои обязанности, чтобы попытаться самому усесться в начальственное кресло. Эти мысли и праведный гнев придали Голове сил, и он, одевшись и выставив впереди себя живот, потащился в присутственное место.
Дождь, к счастью для Головы, прекратился, выглянуло солнце и в коричневых лужах отражалось голубое, но уже по-осеннему холодное небо, в котором бездумно, как полагал Голова, носились нерогатые птицы. Последнее обстоятельство представлялось Голове особенно обидным. Голова любил вот так вот неспеша идти на работу, чтобы по дороге обдумывать свои дела. И тут же в голову ему пришла одна дельная мысль. «Нужно спросить у Васыля, выдрал ли он уже рога двум другим и как они себя чувствуют, – подумал Голова. – Не хотелось бы стать первым его пациентом по этой части…». Улицы были пустые, народ по своему обыкновению с утра пораньше подался на городские рынки, и Голове думалось так легко и просто, что он даже сам удивлялся собственному уму. «А что касается соседей, то я натравлю на них ветеринара под тем предлогом, что он должен проверить, не имеется ли в селе больных кур… Пусть докажут, что он не должен проверять кур… Курицам ведь по утрам температуру никто не меряет… Вот так-то. А Тоскливца все-таки не мешает потрусить. Пусть найдет копию договора про аренду, паршивец. Наверняка слупил с них что-то, а теперь напускает туману, как осьминог, но я ему задам…».
В таком оптимистическом настроении духа Голова ввалился в сельсовет, гордо, как египтянки из «Аиды», прошествовал в свой кабинет, коротко вместо приветствия приказав Маринке подать ему горячего чаю. На слове «горячий» Голова сделал такую эмфазу, что она скорее напоминала львиный рык и должна была напомнить непутевой девчонке о том, что от того напитка, который она подала ему в прошлый раз, у него чуть не заболело горло.
Оказавшись в родном, мягком и уютном кресле, Голова отдышался и, прочитав молитву, набрал номер соседей. На этот раз трубку снял кто-то добрый и доброжелательный, как частник-психиатр, и раскатистым баритоном, чуть картавя, сказал:
– Будьте любезны, милейший Голова, говорите, говорите чуть громче, я вас не слышу…
– А откуда вам известно, что это я? – как всегда подозрительно осведомился Голова. – Поставили себе определитель телефонных номеров, да? А это ведь запрещено…
– Кем? – ехидно осведомился невидимый собеседник. – Не видали мы такого закона.
– Да ладно, – Голова решил пойти на попятную, – я в общем-то не об этом. – Ветеринар к вам сегодня зайдет, куриц проверит.
– Нету у нас куриц! – решительно возразил собеседник.
– Ну тогда он только удостоверится, что нет, и уйдет. Мы перепись проводим. Куриц и крупного рогатого скота. Мне от него будет справка нужна, есть скотина или нет, а если есть, то какая.
В трубке неожиданно раздались гудки.
– Хам! – заорал Голова и только потом сообразил, что опоздал.
Упрямство было, впрочем, главной чертой характера всех горенчан, и поэтому Голова тут же позвонил Мыките. Чтобы тебе, читатель, было легче представить себе этого ветерана коровьих поносов, который уже два десятка лет подвизался на этом отнюдь не благовонном поприще, ты должен представить себе упитанную свинью, которую не только втиснули в пиджак, но и застегнули потом на все пуговицы. Когда в трубке раздалось шумное дыхание, Голова сразу понял, что попал туда, куда нужно.
– Ты это, слышь, зайди сегодня в хату 13 на улице Ильича Всех Святых (улица, на которой жил Голова, вела к Всесвятской церкви и называлась соответственно, коммунисты ее переименовали, а после того, как им пришлось для того, чтобы выжить, приспособить уютный райкомовский особнячок под дом быта, у улицы с легкой руки местных стариков появилось двойное название) скотину проверить…
– Да нет там никакой скотины…
– И сам знаю. Мне, вишь, интересно, кто там засел. Ты там все поразведай и сразу ко мне. Лады?
– Ты у своего Тоскливца спроси, это он каких-то типов по селу водил, жилье им искал и так перед ними изгибался, словно они ему обещали путевку в рай.
– Не могу я у Тоскливца спросить. Чуть что – начинает лопотать, как бурундук, так что слушать тошно. Так договорились?
