— Зачем беду на свои головы кликать, родненькие? — раздался знакомый старческий фальцет.
— Кто хочет, может забиться в угол и молиться там втихомолку, — буркнул повстанец. — Перок, затягивай-ка ту песенку, помнишь? Что Ропперу особенно нравилась. Если зайдет послушать, не суетиться, новенький обещался сам скандал уладить.
— Понял, командир, — отозвался мужик от входа и грянул во всю глотку:
Раз под вечер, раз под вечер
Девки шли на речку.
Раз под вечер, раз под вечер
Речка недалечко…
Простая и довольно похабная песенка ходуном заходила по тоннелю. На первом же куплете добавилось еще несколько голосов, затем еще и еще. Вскоре пели все, нестройно, частенько невпопад, но с большим воодушевлением. Казалось, непотребные ночные похождения безымянных девок стали для людей в эти минуты самым важным событием. Кто-то отбивал ритм ладошами или собственными кандалами. Будто раскручивали вместе тяжелый маховик отчаянного веселья, усилия каждого вливались в общее русло, чтобы каждого же и подкрепить.
Шагалан не очень понимал смысла этой гульбы. Слова песни он тоже знал весьма примерно, а потому по преимуществу слушал, изредка подхватывая припев. Длинный, витиеватый сюжет близился к концу, однако никакого эффекта пока не наблюдалось. Сами певцы вроде бы чуточку сникли, присмирели, когда в дверь камеры неожиданно гулко постучали:
— А ну кончайте глотки драть, собачьи отродья! — Голос определенно принадлежал Ропперу.
В ответ грянули с удвоенной силой. Песня здесь заканчивалась, хор, не долго думая и даже не запнувшись, перескочил назад, куда-то в середину. Главными сделались уже не слова, а громкость, способная больней уязвить невидимого врага. Тот, распаляясь, колотил все яростнее:
— Заткнитесь, скоты, кому сказано?! Мало вам в прошлый раз отвесили? Никак совсем шкуры зажили? Еще добавить? Молчать! Ну, хорошо же. Будут вам, мерзавцы, гостинцы к ужину. Сами себе языки откусите!
Массовый вой притих, и стало слышно, как за стеной бухают быстро удаляющиеся шаги.
— За подмогой побежал, — хрипло заметил Шурга. — Хоть и взбесился, а про порядок не забыл, гнида.
— Вопрос, скольких он убедит оторваться от стола, — хмыкнул юноша.
— Скоро узнаем. Роппер страсть как не любит такого пения. Дремать ему, что ли, мешаем? У всех стражников песни вроде бы прощаются, а этот прямо звереет. Следственно, тебе, парень, с ним крупно повезло сегодня. Черта лысого мы другого кого подняли бы, уразумел?
Тем временем песня, точно обмелевший в засуху ручеек, журчала вяло и глухо. Один звонкоголосый Перок фальшиво горланил у самых дверей, остальные, перебирая слова, настороженно внимали происходящему за стеной.
— Ты готов, герой? — спросил Шурга. — Теперь-то можно уже и не щебетать. Они все равно пожелают вломиться да проучить всех подряд. Смотри, если не удастся, здорово достанется на орехи. Не приведи господь, сгоряча кого и насмерть забьют.
Едва Шагалан пристроился у своего кольца, чтобы казаться по-прежнему привязанным, как в коридоре послышался возвращающийся топот. Тут смолк даже запевала Перок. В зловещей тишине различалось только надсадное дыхание и скрежет тяжелого засова. Колыхнулась глыба двери, по глазам полоснул нежданно яркий свет.
— Ах вы, свиньи вонючие! — с порога взвился Роппер. — Издеваться надумали? Бунтовать?
Облаченный в лоснящуюся кожу выскочил из-за пламени факелов.
— Кто здесь у нас самый певучий? Пора награды получать! Ты, что ли, воровская морда, надрывался?
Из руки стражника развернулся недлинный бич, проделал в воздухе плавный круг, потом резко ускорился и со свистом опустился на плечи жертвы. Сидевший у дверей Перок рыкнул от боли и ненависти, но лишь плотнее вжался во влажную стену.
За первым ударом последовал второй, третий достался оборванцу напротив. Роппер бил неистово, споро, размашисто сек кожаным жалом лохмотья и живую плоть. За его спиной Шагалан разглядел на пороге белое ухмыляющееся лицо Нергорна. Под градом беспощадных ударов серая масса узников заколыхалась, закопошилась и, наконец, не выдержав, отхлынула в глубь тоннеля. Хуже пришлось прикованным к медным кольцам — основной гнев стражника обрушился на них, способных разве что безнадежно дергаться на своей привязи. Молодой парень у крайнего кольца стойко принял два страшных удара, однако этим только разозлил палача. Третий удар свалил кандальника на колени. Лопнула кожа, в стороны разлетелись брызги крови.
Шагалан, отпихнув напиравшего на него лохмотника, устроился удобнее и скорее закричал, чем запел:
Что ж искать теперь в потемках?
Все добро уплыло.
Приходите, девки, завтра…
От вопиющей наглости застыла вся камера. Шагалан увидел расширившиеся от ужаса глаза кого-то из пленников, а потом наливающийся белой яростью взгляд Роппера.
— И ты, щенок, с ними уже спелся? — Стражник едва не сбился в хрип, шумно вздохнул, переступив через окровавленную жертву, двинулся к полулежащему юноше. — Ну, так получишь полной чашей.
— Эй, Роппер! — окликнули сзади. — Поаккуратней с этим молодцом. С ним еще дознаватели не говорили, осерчают.
— К бесам!… — мотнул головой совершенно обезумевший стражник.
Разведчик, не шевелясь, смотрел, как приближается крепкая, поскрипывающая доспехом фигура. Петь давно прекратил — слов, которые он успел запомнить, не хватило и на куплет. С мерно раскачивавшегося в такт шагам кончика бича падали темные капли. Как-то незаметно оттекли к противоположной стене грудившиеся рядом узники.
— И поосторожней там, — добавил от порога Нергорн.
— Молокососу этому стоило бы посторожиться, — рявкнул стражник. — А теперь уже поздно.
Было действительно поздно. На последнем шаге Роппер поднял руку, начиная разгонять свое кровожадное оружие, его нога опустилась возле сапога юноши. Капкан тотчас захлопнулся. Раскинутые ноги Шагалана резко схлестнулись, подрубив стражника под колени. От неожиданности тот выронил бич и неуклюже грохнулся на каменный пол лицом вниз. Вмиг оказавшийся непривязанным, юноша кошкой бросился на противника. Камера остолбенело наблюдала за невероятным. Через мгновение стражник был уже поверх прилипшего к нему узника, мощный и тяжелый. Но мертвый. Обмякшее тело Шагалан удерживал над собой руками.
— Эй! — Нергорн опомнился едва ли не самым первым. — Тебе помочь там, приятель?
Он неуверенно задвигался в дверях, оглянулся в коридор, будто ожидая оттуда подмоги, снова вернулся взглядом к качающейся фигуре Роппера.
— Держись! — С лязгом выхватил из ножен саблю, ступил в тоннель. — А ну, голытьба, раздались! Зарублю без разговоров. На месте сидеть, не шевелиться!
Последний приказ относился к Перку, который начал было потихоньку сдвигаться, отсекая тюремщика от выхода. Окончательно решившись, Нергорн поспешил по тоннелю между съежившимися узниками. И замер, ошарашенный. Тело напарника вдруг безвольно откинулось в сторону и с глухим стуком растянулось на полу. А почти уже поверженный бунтовщик очутился на ногах совсем рядом! В неверном свете факела он показался таким спокойным и уверенным, что в душе тюремщика на миг полыхнул настоящий ужас. Отчетливый шорох донесся и сзади; Нергорн, не оборачиваясь, понял — западня. Естественной мыслью было броситься сломя голову обратно, вырваться наружу любой ценой, позвать на помощь… Однако он немало лет провел в этой вечно сырой и вонючей башне, многое перевидал, во многом поучаствовал. Бунты, хоть изредка, случались и раньше. Главное здесь — действовать быстро, четко и жестко. Бежать нельзя. Во-первых, у дверей шевелилось не меньше двух человек, а впереди только один мальчишка. Что с того, что сосунку удалось завалить Роппера? Ведь он остался безоружным, а сабля неизменно выигрывает против голых рук. Во-вторых, как ни хлипок мальчишка, он охотно прыгнет убегающему на спину. А самое важное — этому сброду, словно стае бездомных собак, никак нельзя выказывать свою слабость. Пока они опасаются, скалят зубы и не нападают, но стоит дрогнуть, и вся свора кинется на жертву. От полутора десятков озленных острожников оружие не спасет, разорвут. Следовательно, путь к выживанию лишь один: немедленно зарубить мальчишку, возможно, еще кого-нибудь и, подняв свежую волну общего страха, тотчас пробиваться к дверям. Пока нет единой атаки, сохранялся неплохой шанс.
