— О том, что меня берут без приданого, — ясно ответила девушка.
Энрисса усмехнулась — молодец, никакой обиды, готова защищать честь рода против любых обвинений. Впрочем, герцог не так уж и виноват… попробуй пристрой столько сестер, да еще всех за дворян, да с таким приданым, да не за близких родичей.
— Как вас зовут, миледи?
— Риэста, ваше величество.
— У вас есть дети?
— Нет, — в голосе звучало облегчение.
— Хотите развод?
Этого вопроса она ожидала меньше всего, растерялась. Энрисса не сомневалась, что о разводе ее неожиданная собеседница мечтает с первого же дня брака, но признаваться в этом наместнице, особенно теперь, когда…
— Послушайте, Риэста, все, что сделал ваш брат — касается вашего брата и тех, кто был с ним. Но никак не вас и ваших сестер. Просто позвольте мне помочь вам, как женщина — женщине. Без всякой политики, высших соображений и мыслей о государственном благе. Даже слепому видно, что вам нужна помощь.
Впрочем, немного зная своего «родственника», Энрисса не сомневалась, что тот теперь найдет способ развестись с женой и без участия наместницы, зачем ему сдалось такое родство? Одно дело, когда жена — сестра герцога, другое — сестра мятежника. И помощь девочке все равно понадобится — куда она после развода пойдет, без денег, без связей? Только в обитель, а ей ведь от силы двадцать исполнилось. А Энрисса может найти ей нового мужа, и получше первого.
Риэста молчала долго, опустив взгляд, она разглядывала свою руку — лунки от ногтей, оставленные мужем, кровоточили. Она никогда не жаловалась, не хотела скандала. А прилюдно даже грязное белье не стирают, что уж говорить о чести рода. Хотя, какая им теперь осталась честь… Но вернуться к мужу после сегодняшнего утра, после всего, что он сказал ей, после того, как первый раз за четыре года замужества ударил… Она глубоко вдохнула:
— Если вы действительно хотите помочь, ваше величество, отпустите моего брата. Он, — она замялась, в поисках достойного аргумента, но не нашла ничего лучше, чем по-детски сказать, — он больше не будет.
Щеки девушки предательски вспыхнули, и наместница словно наяву увидела, как залившийся краской юноша в зелено-черном камзоле пытается то ли сам спрятаться за клавикордом, то ли спрятать клавикорд за своей спиной. Она медленно, пожалуй, что искренне сожалея, покачала головой:
— Не могу, Риэста. Не могу. Но это не отменяет мое предложение.
— Тогда я не могу принять от вас ничего, простите. — Было видно, как трудно девушке дался этот отказ.
Энрисса кивнула:
— Да, понимаю. В любом случае, вам не стоит возвращаться домой, пока не закончится расследование. Я распоряжусь, чтобы вас разместили при дворе.
— Ваше величество, мой муж… понимаете, он не самый лучший человек, но он и в самом деле не при чем.
— Вы хотите сказать — именно поэтому он не при чем. Не беспокойтесь, я не сомневаюсь в его невиновности. Но расследование только пойдет ему на пользу.
Энрисса вызвала лакея проводить Риэсту, разговор затянулся, в коридоре уже переговаривались советники. Проклятье, ну почему в этом роду не признают обходных путей! Девочке ведь нужна помощь… может быть, позже… Время еще есть. Но как же хорошо чувствовать беспокойство за чужую судьбу. За это она все равно найдет способ помочь Риэсте, из благодарности.
XCVIII
Великие боги… он уже успел забыть, когда в последний раз просыпался сам, просто потому, что выспался. Обычно настойчивый голос слуги вырывал его из сна задолго до блаженного мига пробуждения. «Ваше сиятельство, пора вставать» — и тут уже ничего не поделаешь. Но сегодня он проснулся сам, и не спешил открывать глаза, предоставив солнечным лучам щекотать прикрытые веки. Солнечным лучам?! Но ведь он приказал разбудить себя на рассвете, даже до рассвета! Квейг рывком вскочил на ноги: вместо скамейки — узкий топчан, под головой — скатанное одеяло. Небольшая комната, да чего уж там — камера. Четыре стены, тяжелая дверь, окно, как и положено, забрано решеткой, солнце подобралось к полудню и заливает светом каменный пол. Дворцовая тюрьма — все чисто, прочно, безысходно. Он медленно опустился на топчан — реальность противоречила памяти так сильно, что вызывала головную боль, почти на ощупь нашел кружку с холодной водой, выпил, пытаясь заглушить внезапную сухость во рту, не сразу осознав, что это вкус страха. Вчера они окружили замок, он отправил парламентера, дал два часа на раздумье, иначе — штурм на рассвете. Потом пришел генерал Айрэ, они говорили, недолго, все ведь уже было сказано, Квейг еще подумал тогда, что пять к одному не так уж и много, когда на стороне противника Ланлосс Айрэ. А потом… что же было потом? И если он здесь, то что случилось с его отрядом? Он не мог вспомнить, как ни старался — не мог. Чем больше пытался — тем сильнее захватывала рот сухость, смягченная было водой, тем сильнее впивалась в затылок боль. Все, что всплыло на поверхность — дворец, огромный, закрывший собой полнеба, нависший над крошечной фигуркой человека, и, глядя со стороны, он понимал, что маленький человечек непременно дойдет до исполинских ворот, как ни кричи, не протягивай руки — не остановишь, это уже случилось.
Дверь открывалась медленно, словно толстяк, поднимающийся в гору. Два стражника стали по бокам дверного проема, как будто магистра ордена Алеон нужно защищать от него! Герцог попытался было встать, но тут же подступила тошнота, и чем ближе подходила к нему белая ведьма, тем сильнее сжимало горло, так, что приходилось бороться за каждый вдох. Пальцы Иланы, коснувшиеся висков, показались раскаленным железом, но в тот же миг боль, достигнув высшей точки, исчезла, растеклась струйками пота по лицу и спине. Магистр протянула ему металлический кубок с чем-то горячим:
— Пейте, это уберет все последствия. Пояс отчаянья — не самое приятное заклинание.
— Заклинание?
— Разумеется. Неужели вы думали, что вам позволят взять штурмом королевский дворец? Достаточно и того, что вы натворили с трактами. Поблагодарите лучше богов, что удалось избежать кровопролития.
— Что с моими людьми? — Но он уже понимал — «удалось избежать» — значит, все живы.
— К счастью, ваши офицеры оказались разумными людьми. Генерал Айрэ убедил их не сопротивляться. Высокий Совет решит их участь позже, пока что они просто сдали оружие.
Он медленными глотками пил горячий отвар, растягивая время. «Пояс отчаянья» — теперь он помнил приступ тоски, одиночества, пустоты, даже воспоминание, слабая тень пережитого заставляло вздрогнуть. Он сам пришел сюда, сам сдался, оставил своих людей растерянно стоять под стенами дворца. Илана словно прочитала его мысли:
— Именно так, герцог. Вы раскаялись, и предпочли отдать себя в руки правосудия.
— Это официальная версия?
— Для вас же будет лучше согласиться.
— Я подумаю.
Илана с усмешкой забрала у него пустой кубок:
