К вечеру они были в Солере. Герцоги Суэрсен традиционно не любили свою столицу, считая ее постыдным свидетельством слабости. Город заложили в честь присоединения княжества Аэллин к империи. Поэтому они не жалели на нее денег: так отчим покупает больше сладостей пасынку, чем родному сыну, чтобы соседи не обвинили, что жестко обходится с сиротой. Храмы Солеры поражали роскошью, улицы были выложены мраморными плитами: герцог оплачивал городу двадцать подметальщиков, и еще пятнадцать содержала торговая гильдия. Сточные воды текли по свинцовым трубам, спрятанным под землю, и по таким же трубам летом в дома подавали воду. Зимой жителями приходилось ходить к колодцам, трубы перекрывали, чтобы замерзшая вода не разорвала их в клочья. На рынки Солеры приезжали и приплывали купцы со всех сторон света, а правитель Кавдна приглашал местных мастеров украсить свой дворец.
Ивенна, не стесняясь, вертела головой по сторонам, рассматривая столицу своего бывшего герцогства, в которой была всего дважды, еще при жизни отца и из всего города запомнила только герцогский дворец, огромный, прекрасный и пустой. Как можно было столько лет пренебрегать такой красотой из-за старой гордыни! Герцогиня подолгу задерживала взгляд на мраморных фасадах и затейливых мозаичных узорах, запоминая навсегда, чтобы унести с собой память о доме, не связанную с прошлым, не запятнанную общностью с братом — эта красота принадлежала только ей. Ивенна до сих пор не свыклась с мыслью, что Иннуон остался позади, и всё, что увидит и узнает, она будет разделять с другими — с этим светловолосым юношей, что через несколько недель станет ее мужем, с людьми, которых она еще не видела и не знает, со своими детьми… Детьми… она ведь давно смирилась, что никогда не будет матерью, с четырнадцати лет травила себя отварами. И вот теперь родить ребенка — долг, а не позор, счастье, а не кощунство.
Жизнь в городе продолжалась и в темноте, когда фонарщики зажигали фонари на улицах. В порту кипела торговля, только продавцам приходилось пристальнее следить за товаром: при свете факелов ловко промышляли воришки. Квейг с гордостью показал Ивенне флагман своей флотилии — трехмачтовый галиот, на борту которого, выведенное светящейся краской горело название: «Злата». Ивенна из вежливости скрыла свое безразличие — корабль как корабль, не умела она пока еще чувствовать эту лебединую красоту, и спросила:
— А почему «Злата»?
Квейг заметно смутился:
— Просто так… на закате солнце красиво золотит паруса и волны.
На самом деле он хотел назвать корабль «Золотоволосая» в честь Энриссы, но тогда его тайну знали бы все, а так он один понимал подлинный смысл названия. Этот маленький секрет словно связывал его с наместницей незримой нитью. Галиот весьма удачно спустили на воду прошлым летом, и Квейг смог назвать его по своему усмотрению: переименовывать старые корабли считалось дурной приметой. Ивенна впервые увидела, как ее будущий муж заливается краской, словно девица на первом балу. «Боги всемогущие, с тоской подумала она, — что же я делаю!»
Они ночевали на корабле, в капитанской каюте, и, засыпая под мерный гул моря, Ивенна чувствовала себя маленькой девочкой, которой няня поет на ночь колыбельную без слов, убаюкивая протяжным напевом. Корабль чуть покачивался на волнах, пахло рыбой и водорослями, а в фонарике под потолком догорала свеча. Она закрыла глаза, прислушиваясь к дыханию спящего мужчины. Сон не спешил, она лежала на спине, и ждала, что вот-вот услышит шаги и ощутит руку на своем плече, но Квейг и в самом деле спал. Ивенна недоумевала: зачем ему нужна эта женитьба? Он ведь не только не любит ее, но даже и не хочет! Няня вечно твердила, что «всем мужикам только одно и надо, а к алтарям вести никто не торопится», а этот совсем странный уродился — все наоборот делает. И почему он так покраснел, когда Ивенна спросила про название корабля? Уже ближе к рассвету бессонница, наконец, сдалась, и Ивенна заснула.
* * *
Свадебные традиции в Квэ-Эро отличались от других земель. Там жених и невеста, в сопровождении родственников и друзей, переходили из одного храма в другой, начиная и заканчивая церемонию перед алтарем Эарнира, в Квэ-Эро же свадьбы всегда проводили под открытым небом. Жених и невеста сами выбирали место, где они хотят заключить свой союз, в назначенный день туда приходили жрецы и проводили церемонию. Богатые пары выставляли на месте свадьбы семь деревянных алтарей, и считалось, что брак будет нерушим и счастлив, пока стоят алтари. В некоторых семьях из поколения в поколение венчались в одном и том же месте, и алтари, перед которыми обменивались кольцами молодые, помнили еще их прадедов и прабабок.
Герцоги Квэ-Эро женились на берегу моря, недалеко от семейного кладбища, чтобы ушедшие предки могли порадоваться в посмертии, глядя на своих детей и внуков. Семь каменных алтарей стояли полукругом, примерно на треть погруженные в воду, жених и невеста подходили к ним босиком, жрецы, чтобы не намочить парадных одеяний, стояли на берегу. Кроме жрецов и новобрачных при обряде никто не присутствовал — считалось, что в этот момент жених и невеста посвящают себя друг другу перед ликами богов и предков. Гости ждали молодых за пиршественными столами. Праздновали всю ночь, а утром, с восходом солнца, новобрачные уходили в спальню и выходили оттуда на закате, после чего праздновали вторую ночь, а на следующее утро гости разъезжались по домам, вручив подарки.
Ивенна торопилась со свадьбой, желая доказать самой себе, что жизнь продолжается. Она не знала, можно ли заставить себя быть счастливой, но всеми силами души отгоняла страшный призрак несчастья. Они поженились через неделю после возвращения, без гостей и шумных торжеств. Мать Квейга, похоже, так и не поняла, что теперь эта молчаливая темноволосая женщина — жена ее единственного сына, а младшая сестра герцога думала только о том, что скоро уедет из дому, и слишком любила старшего брата, чтобы осуждать его выбор. Глашатаи объявили в портах и на городских площадях, что герцог сочетался законным браком с леди Ивенной, урожденной герцогиней Суэрсен, в храмах вознесли положенные благодарственные моления, беднякам раздали милостыню, а герцог освободил молодое вино этого года от пошлины.
Оказавшись в одной постели с мужем, Ивенна закрыла глаза. Она не хотела видеть то, что сейчас неизбежно произойдет. Муж не вызывал отвращения, она не испытывала страха, свойственного невинным девицам, но сама мысль, что она по доброй воле отдает себя другому мужчине, вводила в оцепенение. Пускай ее связь с братом для всего мира была кощунством и грехом, она-то знала, что только такие отношения между мужчиной и женщиной свободны от всякой скверны. Они ведь всего лишь соединяли вместе, пусть на краткий миг, то, что изначально было единым целым. Но этот человек чужой ей, они разной крови, между их душами не протянута нить, так как же можно отдаться ему? Но Иннуон смог быть с другой женщиной, он первый нарушил их чистоту, он предал узы близнецов! Все, что случится сейчас — лишь воздаяние, она выдержит, ведь это ее выбор!
Квейг смотрел на женщину, неподвижно лежащую в его постели, и не знал, как к ней подступиться — все равно, что с мертвой переспать. Не то, чтобы у молодого человека был подобный опыт, но другое сравнение в голову не лезло. Разумеется, в свои двадцать два года красавец-герцог давно уже потерял невинность, но все женщины, разделявшие с ним ложе, сами стремились к этому, и еще ни одна не осталась недовольной. Ну уж нет, жена она ему или не жена, а лежать бревном он ей не позволит. Квейг рывком стянул с Ивенны простыню и через некоторое время с удовольствием отметил, что женщина подает признаки жизни.
