Если не считать этих снов, здоровью будущей матери можно было только позавидовать: ни тошноты в начале, ни отекших ног в конце. Все, от лекаря до старухи-посудомойки сходились на том, что герцогиню, слава милосердным богам, ожидают легкие роды. Одна только Марион, старая няня Ивенны, которую поспешно уехавшая замуж Ивенна оставила в замке, не разделяла всеобщее радостное настроение, упрямо молясь каждое утро в храме перед статуей Эарниры, Дарующей Жизнь. Она и сама не знала, откуда взялось это царапающее горло ощущение неминуемой беды, и молчала, скажут еще потом: накаркала, старая ведьма. И так на кухне поговаривали, что Марион молодую герцогиню лютой злобой ненавидит за то, что та ее любимицу из дому выжила. Служанки ошибались — несмотря на горькую обиду, что Ивенна забыла про верную няньку, Марион радовалась за свою питомицу — каким бы муж не оказался, все равно ей там будет лучше, чем здесь. Так что зла на Соэнну она не держала, но в каждую бочку не воткнешь затычку, и прислуга по-прежнему судачила, тем более что с отъездом Ивенны Марион осталась без работы. Из замка ее никто не гнал, служанки даже кланялись в коридоре по старой привычке, но пожилая женщина и сама понимала, что стала лишней в этих стенах, и цеплялась за прошлое уже без всякой надежды.
Иннуон с еще большим нетерпением, чем Соэнна, ждал, когда жена разрешится от бремени. В отличие от всех остальных мужчин в его положении он точно знал, что в назначенный природой срок станет отцом двух мальчиков. Еще не было случая, чтобы два поколения подряд рождались мальчик и девочка, а девочки-близнецы и вовсе никогда не появлялись на свет в роду Аэллин. Герцог во всех подробностях представлял, как возьмет сыновей на руки и даст им имена, как будет воспитывать их и учить. Теперь ему казалось, что невозможно придумать ничего более увлекательного, чем получить в свои руки чистую табличку и самолично заполнить ее письменами. Его дети будут послушной глиной в руках отца. Он еще не знал, какие очертания придаст этой глине, но не сомневался, что сможет воплотить свой замысел. Если бы герцог хоть раз увидел, как няня пытается вплести в косу трехлетней девочке, едва видной от пола, голубую ленту, когда той хочется красную, он бы сразу изменил свою точку зрения на податливость материала. Но Иннуон никогда не видел маленьких детей, разве что новорожденных, когда им нарекали имя, а в возрасте одного дня младенцы еще не проявляют характер, потому и предавался мечтам без помех. Единственное, что его сейчас беспокоило — выбор имен. Все приходящие на ум мужские имена казались герцогу слишком грубыми, немелодичными, подходящими для кого угодно, только не для его детей. Кроме того, Иннуона раздражала традиция нарекать детей в честь давно умерших предков, память пусть сохраняется в летописях, а каждому человеку предназначена своя судьба, значит, и имя должно быть единственным в своем роде. Он перебирал разнообразные созвучия, произносил их вслух на разные тона, он пока что так и не остановился ни на чем определенном.
LIII
Разные слухи ходят среди людей о белокаменном Филесте, таинственной эльфийской столице в глубине Зачарованного Леса, куда нет хода смертным, будь то простолюдин или король, невежественный крестьянин или мудрый жрец, грубый варвар или утонченный музыкант.
Говорят, что город этот строили рабы-люди, и после строительства эльфы погребли их заживо под каменными плитами улиц, и потому туда не пускают смертных — боятся, что, почуяв живую человеческую плоть, кости несчастных строителей, погибших лютой смертью, вырвутся из-под камня.
Говорят, что город этот построили гиганты, прежде населявшие мир и покинувшие его по воле Творца, уступив место для людей и эльфов, и эльфы лишь непрошеные гости среди величественных белых стен, и потому не пускают туда людей, что боятся, как бы те не прогнали их из Филеста.
А еще говорят, что город этот и вовсе никто не строил, а Творец воздвиг его для своих любимых детей в один миг, и нет туда пути для смертных, ибо такова воля Творца.
Никто из пытавшихся пробраться через Зачарованный Лес и увидеть Филест своими глазами не вернулся назад. Да и на окраинах этого леса для людей находиться небезопасно. Слишком дорого ценится дерево алмазной ели, чешуйчатого дуба и прочих волшебных деревьев на рынках Кавдна и Ландии, а в империи, где по закону нельзя продавать древесину из эльфийского леса — еще дороже. Потому и охраняют эльфы свои границы, и горе тому человеку, что случайно забредет в лес и попадется эльфийскому патрулю. Там уже не посмотрят, есть ли у бедняги заговоренный топор, или всего имущества — котомка с черствым хлебом. Тяжело приходится крестьянам из соседних деревень: вон оно, рядом с домом, богатство немереное, одно дерево срубишь — тут и на приданое дочери, и на коня, и на новый дом для сына. А пойдешь в лес — не вернешься, вот и приходится локоть кусать. Недаром чем ближе к Зачарованному Лесу деревня, тем сильнее там эльфов не любят. Каких только баек не рассказывают: мол, и детишек эльфы кушают, и посевы травят, и девок портят, и даже собак едят! Да что злиться попусту — не для крестьян драгоценный лес. Приезжают отчаянные люди со всех концов земли, амулетами обвешанные, с топорами да пилами заговоренными, мечами да луками, вот им-то и удача. Крестьянину на такой топор за всю жизнь не накопить. Порой по десять деревьев за раз вырубить успевают. Но если пожадничают слишком, попадутся лесным стражам — то и им не уйти. А все ж таки с каждым годом границы Зачарованного Леса все ближе и ближе подбираются к Филесту. Ни магией, ни силой людскую алчность не превозмочь. Поговаривают, что эльфы уже и наместнице жаловались, что за непорядок такой, сам король Элиан велел Зачарованный Лес охранять! А наместница только плечами пожала, мол, что велеть-то он, может, и велел, да у нее столько солдат нету, чтобы лес этот кругом оцепить да древорубов гонять. Пусть уж эльфы сами справляются, как встарь, тем более что и закон такой есть, самим королем Элианом им право суда в лесу дано. Вот если они это право наместнице отдадут, тогда она и будет их лес охранять, а нет — так нет.
Маг в алой робе знал, что смертному нет хода в Филест, но не был уверен, что его все еще можно считать смертным. В любом случае, он ненавидел эльфийский город, и будь его воля — и близко бы к лесу их проклятому не подходил. Даже воздух в этих стенах казался безжизненным и затхлым, вытягивающим силы и само желание жить. Он не был уверен, что смог бы пробыть в Филесте более суток и сохранить здравый рассудок и магические способности. Магистр Ир не скрывал своей ненависти к Филесту, а эльфы отвечали магу столь же откровенной ненавистью к магии вообще и ордену Дейкар в частности. К сожалению, время от времени им приходилось сотрудничать, а отправить в Филест Арниума Ир не мог, справедливо опасаясь, что после этого сотрудничать будет уже не с кем, а в ордене останется всего шесть магистров. Он снова пробормотал проклятие эльфийским традициям, по которым король не мог покидать пределы Филеста. Неудивительно, что у этого Ирэдила взгляд замороженной рыбы — всю свою эльфийскую вечность провести среди этих камней. По непонятной Иру причине в Филесте не росла даже трава. Зачарованный Лес окружал город, но не заходил за его границы. Эльфийские странности выходили за пределы понимания мага: дрожать над каждым деревом в лесу и при этом жить среди камней. Впрочем, не так уж много эльфов жило в Филесте. Гулять по улицам Иру не позволяли, сразу провожая «дорогого гостя» в королевский дворец, но город казался почти безжизненным.
