Ренье слишком хорошо помнил Талиессина, чтобы не распознать знакомых признаков в поведении его сына. Мальчик то принимался погонять без нужды коня, то вдруг оборачивался и бросал на своих спутников сияющие взгляды, то разражался смехом в ответ на свои мысли.
Покосившись на мрачного Пиндара, Ренье решил было, что тот также озабочен настроением своего подопечного. Ренье готов был уже заговорить об этом с Пиндаром, как вдруг поэт произнес:
– Хорошо бы остановиться и освежиться.
Ренье протянул ему кувшин с вином, уже початый, но Пиндар с важностью покачал головой:
– Должен хоть кто-то из нас сохранять трезвый рассудок и ясную голову.
– А, – сказал Ренье и сделал большой глоток.
Мальчик крикнул:
– Кажется, я вижу нашу гостиницу!
– Это не она, – возразил Ренье. – До нашей еще несколько часов.
– Освежимся в этой, – снова сказал Пиндар.
– Нет уж, – возмутился Гайфье, – мы будем ехать и ехать, пока не окажемся на месте. В конце концов, я твердо намерен там заночевать и расспросить призрака хорошенько. Кто боится, может оставаться здесь.
В глубине души он боялся, что Пиндар согласится принять его приглашение, но поэт только сжал зубы и молча проехал мимо гостиницы. Последняя надежда на спасение для него миновала.
Поравнявшись с обоими своими спутниками, мальчик повернулся к Пиндару.
– Я подумываю о том, чтобы поступить в Академию, – заговорил он. – Хочу просить об этом отца, когда он в очередной раз вспомнит о моем существовании.
– Разумное желание, – сдержанно отозвался Пиндар. – Кроме неплохого образования, Академия дает друзей на всю жизнь.
Ренье отчетливо фыркнул. Пиндар повернулся в его сторону:
– Почему ты смеешься, Эмери?
– Потому что я не Эмери…
Пиндар чуть покраснел.
– Не пойму, учился ты с нами или нет. Что было правдой, а что ложью? Загадка.
– Распознать правду и ложь всегда бывает исключительно трудно, – подхватил Гайфье. – Не так ли, Эмери?
– Разумеется, – невозмутимо отозвался Ренье. – Ложь – неизменный спутник творческих натур.
– Например, композиторов? – прищурился мальчик.
– Музыка – единственное искусство, где нет вранья, – вздохнул Ренье. – Именно поэтому Эмери никогда не лжет. В отличие от своего младшего брата-близнеца.
– Так вы признаетесь в том, что лжете постоянно, господин Ренье?
– Это мое ремесло, к тому же недурно оплачиваемое, – сказал Ренье и подбоченился. – Полагаю, я в нем преуспел.
Он болтал первое, что приходило в голову, не переставая пристально наблюдать за своим юным собеседником. Гайфье, обычно открытый и веселый, ни разу не улыбнулся от души. Просто растягивал губы или издавал отрывистые, резкие звуки: «Ха, ха».
Да, знакомые признаки. Когда – ныне покойная – королева приказала Ренье, дворянскому недорослю, стать другом Талиессина, для него наступило интересное и трудное время. Наследник был замкнутый юноша, склонный к недобрым выходкам. Но Ренье справлялся с этим. И в конце концов преуспел. Тогда он был молод и полон жизненных сил. Пятнадцать лет назад.
– Как ложь может стать ремеслом? – спросил сын Талиессина.
– Что? – Ренье с трудом очнулся от задумчивости.
– Я спросил, каким образом вы так чудесно устроили свою жизнь, что вранье сделалось вашим хлебом? – повторил вопрос Гайфье.
Пиндар насмешливо прищурился. Ренье поймал его взгляд, и вдруг вся душа Пиндара обнажилась для него в этом взгляде. Так смотрит один холуй на другого, впавшего в немилость. Торжество светилось в глазах Пиндара: теперь, когда соперник вот-вот будет устранен, все крошки с господского стола упадут только в одну жадно раскрытую пасть!
В это мгновение Пиндар умер для Ренье. Их общая юность, споры о сущности прекрасного, «эстетика безобразного», за которую так жестоко доставалось Пиндару от других студентов, даже трогательная дружба Пиндара с напыщенной девицей Софеной – все это было обесценено и умерщвлено одним-единственным взглядом.
Ренье сказал:
– Лгут актеры, разыгрывая совсем не тех людей, которыми являются. Лгут поэты, слагая стихи о чувствах, которых никогда не испытывали. Лгут такие, как я, – живущие за счет скучающих женщин. Но все мы искренни и потому не опасны.
– Разумеется, – пробормотал Гайфье. – Кинжал – не лжет, он искренен. Но опасен.
– Не особенно, если он в ножнах, – возразил Ренье.
– А если нет?
Пиндар вмешался:
– Оружие опасно всегда, и не следует обольщаться на сей счет.
– В таком случае что есть оружие? – живо повернулся к нему Ренье. – Шомпол? Табурет? Тяжелое глиняное блюдо? Осколок стекла? Любой предмет в умелых руках превращается в оружие.
– Черепица, – вставил Гайфье. – Не так ли, любезный Эмери?
– Музыка не лжет, – продолжал Ренье, не поняв намека. – Лжет только человеческое сердце. Но там, в самой его глубине, оно все равно знает о своей лжи. Тем и опасна музыка, что обращается к его правде.
– Ты рассуждаешь совершенно как композитор, – заметил Пиндар. – Может быть, ты все-таки Эмери?
– Хорошо, я Эмери, – сдался Ренье. – Если это тебе удобнее.
– Удобство – великая вещь! – изрек мальчик. – Интересно, можно ли убить другого человека ради собственного удобства?
– Такое происходит сплошь и рядом, – с самым серьезным видом произнес Ренье. – Мой брат композитор убил своего кучера за то, что тот фальшиво пел и постоянно сбивался с дороги.
– Правда? – почему-то обрадовался Гайфье.
– Чистая правда.
– А как он его убил?
– Заколол кинжалом в спину и сбросил в канаву. Бедняга помер через пару часов. В страшных мучениях, если судить по тому, каким скорченным выглядело тело.
– А вы сами? Ну, признавайтесь!
– Задушил храпуна-соседа на постоялом дворе, – сказал Ренье. – Да еще пырнул одну бабищу, что предлагала мне переспать с ее внучкой за плату. Я пытался втолковать старой дуре, что за подобные услуги не даю женщинам ни гроша, – напротив, это они снабжают меня деньгами…
– Разве мужчине пристало убивать женщин? – Гайфье передернул плечами. – Фи! Я был гораздо лучшего мнения о вас.
– Да бросьте вы! У мегеры росли усы, – сказал его собеседник.
– Усы? – Гайфье на миг задумался. – Это полностью меняет дело. А вы, дорогой Пиндар? Сколько душ на вашей совести?
– На моей совести нет душ, – сказал Пиндар. – И покончим на этом.
