— Не возражать!
И на том всякие беседы прекратились.
Нарушить волю Адобекка юноши не решились и потому весь следующий день бродили по дому, прихорашивались, рылись в вещах, которые охотно приносил им Фоллон, показывая различные новые приемы столичной моды.
Дядя где-то пропадал, но особой надобности в нем пока что братья не ощущали. Им было довольно и дома, полного диковин и разных привлекательных вещей. Наконец к вечеру Адобекк явился и тотчас вызвал племянников к себе в нижнюю столовую.
— Подготовились к аудиенции? — осведомился он.
— Каким образом?
— Фоллон должен был подобрать вам одинаковую одежду, — объяснил дядя. — Требуется полное сходство. Вы должны быть неотличимы друг от друга.
Братья переглянулись.
— Это какая-то придворная шутка?
— Нет, — сказал Адобекк. — Никаких шуток. Все очень серьезно и мрачно. Хуже, чем похороны. Где этот бездельник Фоллон, я вас спрашиваю?
Одежда, подготовленная Фоллоном для племянников господина, была черно-бело-красной, с ворохом лент и искусственных цветов. Просторные рубашки из тончайшего полотна выглядывали из многочисленных разрезов на рукавах и груди. Для того чтобы белая материя вздувалась красивыми пузырями, Фоллон, облачая юношей, использовал специальные серебряные щипчики, которыми вытаскивал наружу складочки.
Поверх великолепного придворного костюма были наброшены просторные глухие плащи; после чего все трое направились в сторону королевского дворца.
Они шли пешком, причем Адобекк велел Эмери держаться сзади, чтобы случайный наблюдатель мог принять его за слугу. Эмери хромал сильнее, чем его брат. Адобекк рассчитывал, что тот же случайный наблюдатель, заметив неуклюжую походку «слуги», не слишком обратит внимание на легкий дефект походки второго человека в плаще.
У ворот последней стены королевскому конюшему не задали ни одного вопроса. Парадные двери королевского дворца широко распахнулись перед ним, и Адобекк со своими спутниками проследовал в полутемную прохладу комнат, где резко пахло отлакированным деревом, сладкими духами и немного — смазными сапогами стражи.
Первый этаж дворцового комплекса представлял собой бесконечную анфиладу комнат, и Адобекк решительно зашагал по ней, минуя одно роскошное помещение за другим. Это было похоже на мелькание картин, вывешенных в длинной галерее. Все трое стремительно миновали играющих в карты гвардейцев, прихорашивающихся фрейлин, мощных слуг, ворочающих эпическими сундуками, нескольких важных лакеев, полирующих серебряные вазочки и инкрустированные столики, какую-то замызганную девушку, ползающую с тряпкой по полу...
— Неужели здесь все постоянно на виду? — спросил Ренье вполголоса.
Не замедляя шага, Адобекк ответил:
— Только в первом этаже. Дежурные придворные дамы, солдаты, слуги — да, они всегда на виду. Естественно. Чем бы они ни занимались.
— Даже когда они переодеваются?
— Разумеется, — фыркнул Адобекк. — Это помогает им не расслабляться.
Он вырвался из анфилады и вывел своих спутников на широкую мраморную лестницу. Ее стены были обильно украшены отполированными зеркалами, и отражения поднимающихся молодых людей постоянно следовали за братьями, двоясь, множась, отражаясь сразу отовсюду, чуть искаженные, серебристые.
Наконец Адобекк остановился перед тяжелой деревянной дверью с вычурной медной ручкой. Ренье заметил, дядя совершенно не запыхался.
Адобекк поднял руку, но постучать не успел — дверь распахнулась сама, и на пороге показалась высокая женщина в серебристо-сером платье. Она была красивой и холодной, как зеркало.
— Я видела тебя в окно, — сказала она Адобекку, не здороваясь. — Входите, быстро.
Она впустила своих гостей и сама закрыла за ними створки.
Упал тяжелый бархатный занавес, и братья оказались в темной прихожей. Насколько все внизу было открыто, обнажено, настолько здесь все пряталось и таилось в темных углах, за шторами.
Оглушительно шумя платьем, женщина прошла по комнате, рванула в сторону еще одну портьеру, и неожиданно перед братьями предстал просторный покой с низенькими угловыми диванами, крохотным фонтаном на стене и десятками столиков, где находились светильники, вазы с фруктами, книги, рукоделие, музыкальные инструменты — виола, арфа, дудочка.
Адобекк вполголоса сказал своим спутникам:
— Снимите плащи и оставьте их в прихожей.
Они так и поступили.
Ее величество королева стояла посреди своей интимной гостиной и со спокойной доброжелательной улыбкой смотрела на обоих юношей. Братья молча преклонили колени.
— Хорошо, — помедлив, сказала королева. — Теперь поднимитесь и встаньте лицом к свету. Я хочу рассмотреть вас.
Они повиновались. И, пока королева разглядывала их, братья разглядывали королеву. Она была такой же, как в их детском воспоминании: величественной, нежной, беззащитной.
Королева повернулась к Адобекку.
— Итак, их все-таки двое — твоих племянников.
Адобекк промолчал. Королева пробежалась пальцами по его щеке:
— Рассказывай все, негодник!
— Один из них — бастард, — сказал Адобекк. — Таково было решение моей сестры — скрыть сам факт его появления на свет.
Королева обернулась к юношам.
— Ну, и который же из вас — дитя незаконной любви?
Эмери смутился и опустил голову, а Ренье сделал маленький шажок вперед.
— Бастард — это я, — сказал он.
И тут ее величество правящая королева посмотрела на него так, словно они были сообщниками в каком-то крохотном, смешном преступлении — вроде кражи печенья из нянькиного буфета. В первое мгновение Ренье не поверил собственным глазам, но она незаметно кивнула ему, как бы подтверждая свое соучастие в этом несуществующем заговоре.
Затем она отвела взгляд.
— О чем вы думаете? — внезапно спросила королева.
Вопрос был адресован обоим молодым людям.
Ренье тотчас покраснел, а Эмери сделался бледным, как сметана.
Старший брат ответил первым.
— О вашей крови, ваше величество.
Королева чуть шевельнула атласными бровями.
— Вас это возбуждает, не правда ли? — спросила она.
Эмери понял, что сейчас упадет в обморок.
Дядя Адобекк поглядывал на него сбоку и безжалостно ухмылялся.
— Кровь Эльсион Лакар многих возбуждает, — сказала королева спокойно. — В этом нет ничего постыдного.
Она протянула руки к обоим братьям и улыбнулась им от всей души. Они молча склонились над этими тонкими руками с белой гладкой кожей и прикоснулись к ним губами. И когда Эмери выпрямился — а он поднял голову на мгновение раньше брата, — то увидел, что на щеках королевы чуть заметно проступили узоры, похожие на изображение роз.
