— Может быть, я что-то и знаю, — сказал Рессан, — но не скажу. Я передумал.
— Итак, мы установили, что опасность содержит в себе сильный элемент сексуальности, — сказала женщина в фиолетовом. — Так что вернемся к чайке.
— Я против чаек! — объявил Софир и сунул за щеку сладкую булочку.
— Притягательна перемена ролей, — добавила соседка Гальена. — Мужчина в подчинении у женщины безумно сексуален. Женщина в мужском костюме — тоже.
— Поиск новой сексуальности ни к чему не приведет, — сказал Лебовера. — Это не есть концепция.
— Поиск старой сексуальности — это вообще тупик, — объявил Софир, жуя, и потупился.
— Ой, фу, фу, фу! — воскликнула женщина в фиолетовом. — Ты бываешь отвратителен, Софир!
— Ты тоже, — сказал Софир, глядя ей прямо в глаза.
Она взяла с блюда маслину и запустила ему в голову. Он с легкостью уклонился и укоризненно надул губы.
— Дорогая, как ты можешь! У тебя красивая задница, но все имеет предел.
— Ладно, хватит, — объявил Лебовера спокойным тоном, и спорщики тотчас послушно затихли.
Гальен сказал в наступившем молчании:
— По-моему, нет ничего привлекательнее полуодетой красивой девушки.
Несколько человек немедленно сморщили носы, а Лебовера сказал:
— Если уж на то пошло, то эстетизм присутствует и в безобразном. В жировых складках, например. Если умело их подать.
— На блюде, — сказал Гальен. Он вдруг ощутил, как в нем растет раздражение. Он решительно не понимал, о чем здесь разговаривают. Аббана тоже этого не понимала, однако довольно ловко притворялась и вставляла удачные замечания.
Лебовера рассматривал Гальена, о чем-то размышляя, потом проговорил:
— Полуобнаженная красавица хороша только при условии открытого влечения. Определенного мужчины к определенной женщине. А мы сейчас не говорим о непосредственном влечении. Скорее, об обстановке, где присутствует плотская страсть, где она растворена в воздухе, но не реализована. И, более того, реализована быть не может. А для этого нужны куда более тонкие намеки.
— Кстати, мы — суровые прагматики, — объявил Рессан. — Любую новую идею Лебовера немедленно крошит в суп. Он ведь харчевник!
Все рассмеялись.
Лебовера поднял руку и потянул за разлохмаченную веревку. За стеной зазвучал надтреснувший колокол, и спустя несколько минут в общий зал вбежали мальчик лет четырнадцати и две девушки. На них была простая холстинковая одежда, ноги в плетеных сандалиях, волосы перевязаны множеством пестрых лент. Лебовера крикнул им:
— Вина с водой! С выходом!
Они исчезли и почти тотчас вернулись с кувшинами на подносах. Мальчик поставил поднос себе на голову, а девушки удерживали свою ношу на вытянутых руках. Поднявшись на пальцы ног, они медленно кружились, то расходясь в стороны, то сближаясь. Аббана заметила, что они старательно следили за тем, чтобы ленты в их волосах развевались, но не переплетались.
Наконец Лебовера гулко хлопнул в ладоши. Танец прекратился.
— Сегодня лучше, — объявил он. — Набег на сладости в кладовке разрешен. Только не лютуйте.
— У них слишком усердное выражение лица, — сказал Софир. — Как будто они грузят дрова на телегу.
— Все приходит с опытом, — примирительно заметил Лебовера.
Прислужники поставили кувшины на стол перед пирующими и убежали — несомненно, поедать разрешенные сладости.
Женщина в фиолетовом встретилась глазами с Аббаной, приветливо улыбнулась ей и проговорила:
— Лебовера подбирает на улице подростков и берет себе в услужение. Если они на что-то годятся, учит их.
— А если нет? — поинтересовалась Аббана.
— По-разному, — вмешался Лебовера, который слышал этот разговор. — Самых бездарных отправляю обратно на улицу. Безнадежных, но симпатичных сплавляю замуж.
— И мальчиков тоже? — сладким тоном осведомился Софир.
— Тебе-то грех жаловаться, — язвительно сказала ему женщина в фиолетовом.
Софир хлопнул ресницами и растянул губы в невинной улыбке.
— А кто жалуется? — осведомился он. — Только не я.
— Главное — не бояться сделать ошибку, — продолжал Лебовера невозмутимо. — От человека всегда можно избавиться, если он окажется в твоей жизни лишним.
— Мне это никогда не удавалось, — возразил Рессан.
— А ты их режь, — предложил Софир. — Это же так просто.
— Кому как, — сказал Рессан. — У меня слишком доброе сердце. Иначе половина моих знакомых уже лежала бы на кладбище и смотрела бы в чистое небо мирными глазницами.
— Я поняла, — сказала Аббана. — А что происходит с теми, у кого все-таки обнаруживаются нужные вам таланты?
— Эти становятся моими друзьями, — ответил Лебовера просто. — На долгие годы. Я вам еще не рассказывал, дорогая?
— О чем? — спросила Аббана. — Вы мне о многом рассказывали...
— «Девичью» версию? — осведомился Софир себе под нос. И засмеялся чему-то.
— О контракте, — сказал Лебовера и возвысил голос. — Я забыл рассказать им главное! О контракте!
Все зашумели, принялись наливать себе вино, грохоча посудой. Один из гостей снял со стены старенькую костяную арфу, провел пальцами по расстроенным струнам и заиграл тихую мелодию. И от того, что инструмент чуть фальшивил, музыка получалась невероятно трогательной. Она как будто долетала из далеких, навсегда ушедших лет, и щекотала душу болезненной печалью по местам, людям и событиям, которым не суждено свершиться.
Гальен понял, что хочет плакать. Во всем происходящем крылось нечто для него недоступное. И заключалось оно вовсе не в теме разговора, все время ускользающей и странной, но в этих скачущих отношениях между людьми, куда более прочных, чем могло бы показаться на первый взгляд. Нечто связывало их крепче кровного родства. Лебовера? Его влияние, его покровительство, некие выгоды, из этого извлекаемые? Возможно, в подобном предположении скрывалась незначительная доля истины. Но и сам Лебовера, несмотря на очевидно главенствующую роль, был лишь воплощением того неуловимого, что так тревожило Гальена и заставляло его тосковать.
— Контракт, — сказал Лебовера, — я получил от ее величества королевы много лет назад. Если быть точным, восемнадцать. Как раз в это время скончался мой отец, и скобяная лавка осталась в полной моей собственности.
Беспокойный отпрыск беглого крепостного не любил скобяную торговлю, хотя сами вещи ему нравились. Он обладал своеобразным чувством стиля и догадывался, что в состоянии изменить свою жизнь, уйдя от участи земледельца еще дальше, чем его отец. Лебовера не стал продавать лавку, хотя желающих приобрести процветающее дело нашлось немало. Все они были изгнаны. Дом остался за наследником, который не захотел ничего в нем менять, хотя торговлю прекратил.
