— Все от нее без ума, — заметила Аббана.
— Богатая, — кратко обронила Софена и перешла к другому.
Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей — именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.
В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.
— Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, — добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.
— На новенькую? — Софена озабоченно нахмурилась.— Насколько это серьезно?
— Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии — в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.
— Браки случаются и непрочные, — угрюмо сказала Софена. — Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.
Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.
Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.
— Умеешь ты напугать!
Софена улыбнулась снисходительно и чуть самодовольно.
— Говорю правду. Только и всего.
— Твоя, правда — ужасна.
— Правда всегда ужасна... В этом ее главный ужас.
— Ты знаешь, — начала Аббана, — насчет Эгрея...
Софена насторожилась.
— Что?
— Мне совсем не больно. Он увлекся другой, а меня это не трогает. — Аббана прикусила губу, подумала немного, подбирая слова. — Мне должно быть больно, но я совершенно ничего не чувствую.
— Просто не хочешь пускать в себя чужое предательство, — вынесла определение Софена.
— Да нет. — Аббана отмахнулась от последнего предположения подруги едва ли не с досадой. — Дело не в этом. Все происходит так, как будто у нас с ним вообще ничего не было. Никаких взаимных обязательств. Вообще — ничего. Я не притворяюсь.
— Конечно, — вздохнула Софена. Она уставилась в темноту, взгляд ее делался все более грозным и суровым. — Но он поплатится за свое предательство. Такие вещи никому не должны проходить безнаказанно. Если не заплатит он, платить придется тебе. Понимаешь, дурочка? Это необходимо. И я не понимаю, почему ты должна страдать!
— В том-то и проблема! — воскликнула Аббана. — Я не страдаю!
Софена обняла ее за плечи, как бы не веря последнему утверждению, и прижала к себе. Теперь обе молчали. Софена мрачнела все больше и вместе с тем в ней росла жалость к Аббане и ко всему навек оскорбленному женскому роду.
В Академии Софена училась из рук вон плохо. Ей не нравилось здесь вовсе не потому, что она не любила учиться или дичилась общества незнакомых людей. Нет, ей было здесь плохо потому, что ей было плохо везде.
Она не видела большого смысла даже в своем появлении на свет — что уж говорить обо всем остальном! Впрочем, это обстоятельство не мешало Софене внимательно следить за тем, как относятся к ней окружающие. И коль скоро для самой Софены счастье было принципиально невозможно, она считала своим долгом создать его для подруги. Пусть хоть одно живое существо умрет удовлетворенным.
В первый же год пребывания в Академии Софена завела сложные, мучительные отношения с Гальеном. А того почти сразу чем-то пленила эта угрюмая, не слишком красивая девушка. Гальен был любопытен и добросердечен. Он приблизился к Софене и попытался ухаживать за нею. Она щедро угощала его человеконенавистнической философией, что было им воспринято как оригинальная форма кокетства. Гальен попросту не подозревал о том, насколько серьезна Софена.
О том, что произошло между ними в конце злополучного ухаживания, ни один из двоих никогда даже не упоминал. Почти год после этого они по обоюдному согласию сторонились друг друга, стараясь сделать так, чтобы это по возможности никому не бросалось в глаза.
Неудачный роман добавил Софене жизненного опыта, а ее знания о людях обогатились дополнительными подробностями. Она охотно делилась с Аббаной всем, что успела узнать за свои долгие, очень долгие восемнадцать лет, наполненные множеством событий, как бы отяжелевшие от бесконечных размышлений, сопоставлений, неутешительных выводов.
Главным человеком в жизни девочки Софены был ее старший брат Роол.
Он был всегда, от самого начала времен — то есть с того самого мгновения, как сестренка явилась на свет. Он оказался первым, кого увидели ее младенческие глаза: расплывающееся, перевернутое вверх ногами, удивительное явление, так не похожее на все то, что доселе происходило в материнской утробе. И хоть и говорят, что человек не в состоянии помнить собственное рождение, — Софена помнила.
Ее отец, человек небогатый и не слишком знатный, владелец старой усадьбы и двух захудалых деревень, всегда был неудачником. Только в одном ему повезло: он женился по большой любви. Жена, чье приданое бесследно сгинуло в ядовитом колодце старых долгов, приняла случившееся довольно спокойно. Она была молода и страстно любила мужа.
После рождения первенца дела стали налаживаться, и супруги начали уже думать, что прежнее невезение оставило их. В дальней деревне построили мельницу, сменили управляющего, привезли с аукциона рабочей силы несколько образованных работников: двух врачей — для скота и крестьян, кузнеца, взамен недавно почившего, а также картографа. Впрочем, последний явно оказался лишним и, быстро осознав это прискорбное обстоятельство, женился на мельничихе и начал пить горькую.
Мальчику Роолу было шесть лет, когда к матери — снова беременной — примчались из дальней деревни с известием о большом пожаре и о том, что хозяин, сильно обгорев, лежит на мельнице и хочет перед смертью проститься с домашними.
Позабыв о своем положении, хозяйка бросилась к лошадям, а сын побежал за ней, умоляя маму опомниться и поберечь себя и нового братика.
Не слушая ребенка, женщина уселась в седло и помчалась через лес сломя голову. Роол погнался за ней. У него была своя лошадка, и он уже неплохо ездил верхом. Мальчик не мог бы толком объяснить, почему он решил преследовать мать. В том, как блестели ее глаза, как неподвижно улыбался ее рот, ему почудилось нечто необъяснимое, пугающее. Мама, существо домашнее, самое надежное и знакомое из возможных, внезапно предстала ему диким созданием, полным непонятных страстей, готовым в любое мгновение вытворить что угодно. Что угодно. А он, Роол, оказался совершенно не готов к этому.
