Эгрей был другим: ловким, осторожным. Жилистые длинные руки уверенно держали рапиру. Передвигался он плавно, отражал удары соперника крайне осторожно, а атаковал редко и всегда почти наверняка. У его нынешнего противника, весьма посредственного фехтовальщика из числа студентов первого курса, не было ни единого шанса победить.
Эмери выпало сражаться в паре с поэтом Пиндаром. Последний шедевр Пиндара, вызвавший вчера такие ожесточенные споры, оставил Эмери вполне равнодушным: в этом стихотворении отсутствовала музыка, а такого Эмери в творчестве не прощал. Любое, самое беспомощное стихотворение, если оно написано с искренним чувством, обладает мелодией. Фальшивой, смешной, неловкой — но звучащей. Надуманные вирши глухи, как удар палкой по гнилой соломе.
А Пиндар как нарочно спросил:
— Вчера, когда меня громили, ты промолчал — так скажи хоть сейчас, когда мы наедине: тебе-то понравилось?
— Что? — осведомился Эмери. — Что понравилось?
— Ну, стихи...
— Не хочу тебя огорчать, — ответил Эмери, салютуя сопернику перед началом поединка. — По-моему, полная дрянь.
Пиндар выглядел ошеломленным.
— Я думал, ты разбираешься в искусстве.
— Вот именно, разбираюсь, — заверил Эмери.
И с удивлением увидел, как у поэта задрожали губы.
— Вы все... одинаковы! — прошептал Пиндар, отступая от Эмери на шаг, как будто неожиданно увидел перед собой ядовитую змею. — Вам всем подавай только жрать да пить! Лязг посуды в буфетной — вот единственная музыка, способная тронуть ваши сердца!
Эмери вдруг представил себе, как звенит посуда в буфетной. Сколько разнообразных, звонких, певучих голосов, на миг сливающихся в согласном хоре и тотчас разбегающихся тысячами отдельных ручьев...
— Посуда — это целая симфония, — проговорил Эмери вполне доброжелательным тоном.
Он имел в виду именно то, что сказал, но Пиндар швырнул рапиру ему под ноги, повернулся и побежал прочь. В ответ на оклик он лишь показал кулак, но не остановился и даже не обернулся.
Эмери опустил рапиру и задумчиво поглядел ему вслед. Затем перевел взгляд на ряды зрителей.
— Кто-нибудь заменит Пиндара? — крикнул он. — Выручайте, братцы, нужен противник!
Несколько студентов засмеялись, и тут Элизахар, чуть сжав пальцы Фейнне, отпустил руку госпожи и встал.
— Я попробую, если позволите, — сказал он.
Эмери удивленно поднял брови. Он знал, что удивляться не следует, что нужно принимать все происходящее как должное, с невозмутимым видом, — и ждать, как отреагируют другие. Но — не получилось. Вот уже второй раз Элизахар позволяет себе выйти из тени, где ему полагается находиться, и действовать самостоятельно, от своего имени.
Спор об искусстве в кабачке — в конце концов, это еще куда ни шло. Вечер, занятия окончены, все расслабились и отдыхают за кружкой пива... Но высунуться во время урока? Чего он добивается?
Фейнне тоже встала.
— Прошу вас, — обратилась она к Эмери, безошибочно обратив в его сторону прекрасное незрячее лицо.
Против такого Эмери не устоял. Он отсалютовал Элизахару и приготовился.
Элизахар поднял рапиру, брошенную Пиндаром, быстро осмотрел ее, отсалютовал сопернику и проверил несколько приемов. Эмери ответил безупречно. Они остановились, чтобы сделать паузу и присмотреться друг к другу более внимательно.
— Вы неплохо тренированы, — одобрительно заметил Элизахар.
— Знаю. Но таланта мне не хватает. Дерусь без огонька, — отозвался Эмери.
Элизахар смотрел на него пристально.
— Не согласен, — ответил он. — Таланта у вас предостаточно. Вы чувствуете ритм.
— Послушайте, — не выдержал Эмери, — кто вы такой? Почему лезете во все? Задаете вопросы, выносите суждения?
— А почему бы и нет? — возразил Элизахар. — Что же, по-вашему, у простого солдата не может быть собственного мнения? Мы ведь не в армии!
— Ну да, — вяло согласился Эмери. — Мы в Академии. Здесь у всех есть собственное мнение по любому поводу. И всякий норовит сделать его достоянием общественности. Здесь все мыслители, кроме... — Он запнулся.
— Кроме?.. — подтолкнул его Элизахар.
— Ну, кроме стряпухи, садовника и привратника, — нехотя завершил фразу Эмери.
Ему вдруг стало неловко, но, подняв взгляд на Элизахара, юноша увидел, что тот улыбается.
— Ладно, убедили, — сказал телохранитель. — Отныне буду нем как рыба.
— Нет, я не то хотел сказать... — Эмери вздохнул. — Давайте продолжим. Покажите, чему вас научили в армии.
Элизахар откровенно расхохотался:
— Нет уж! Здесь такое не пройдет!
— Почему?
— Будем сражаться по правилам, ладно? Изящно. Финтики, вольтики. Чтобы приятно было посмотреть со стороны. А то ведь в армии совершенно не так. Все просто норовят друг друга зарезать. Грубо и неэстетично. — Он чуть понизил голос: — Если хотите, дружище, я покажу вам это... потом, после занятий. И так, чтобы никто не видел. А то ваш ректор заподозрит во мне бывшего наемного убийцу и выгонит с позором.
— Но ведь вы не...
— Не наемный убийца, — заключил Элизахар. — Нет.
Он оказался на удивление хорошим партнером. Внимательным, доброжелательным. Ни одна ошибка Эмери не осталась незамеченной и неисправленной. Несколько раз Элизахар опускал рапиру и предлагал начать сначала. К концу занятия Эмери крепко пожал ему руку.
— У вас появился друг, — сказал он. И добавил, не удержавшись: — Даже двое.
— А кто второй? — спросил Элизахар.
— Много будете знать, скоро состаритесь, — объявил юноша и поскорее ушел, оставив Элизахара улыбаться.
— Какой он? — спросила Фейнне, когда телохранитель вернулся к ней на скамейку для зрителей.
Девушка чуть расширила ноздри: от Элизахара резко пахло потом. Заметив это, он быстро отодвинулся.
— Эмери? Мне показалось — очень неплохой.
— А как он сражается? — продолжала спрашивать девушка.
— Старательно.
Он залез в холщовую сумку, наподобие тех, которые приспосабливают под свои нужды попрошайки, только чистую и новую, и вытащил связанные в книжку восковые таблички, на которых записывал расписание занятий.
— Сейчас — перерыв, а через пару часов будет теоретический курс оптики.
Фейнне потянулась.
— Мне нравится оптика. Хотя вряд ли я сама смогу летать.
— Я бы не был в этом так уверен, — отозвался Элизахар. Он обтер лицо рукавом и вздохнул.
— Слепые не летают, — повторила Фейнне. — Чтобы летать, нужно видеть лучи.
