— Не обижайся, пожалуйста. Сама не знаю, зачем я это сказала.
— Мы были испуганы, — объяснил Элизахар. — Все, даже я. Может быть, я — в особенности. Такие, как я, побаиваются сверхъестественных вещей. — Он вдруг усмехнулся. — У меня в детстве был приятель, как нарочно, горбатый, с ручками-ножками как палочки... Этот ничего не боялся. Мог переночевать на могиле самоубийцы, отправиться в подвал заброшенного дома или вызвать в полночь какого-нибудь духа...
— А где он теперь? — спросил Эмери.
— Понятия не имею. Но этот парнишка был единственным, кто умел меня по-настоящему напугать. Да вот теперь еще прозрачный старик. Что он ко мне привязался? Может, я скоро умру?
— Глупости, — отрезала Фейнне.
— Я тоже не думаю, чтобы вам грозила скорая смерть, — согласился с нею Эмери. — Нет, он ясно дал понять, для чего приходит именно к вам. Следует беречь госпожу.
Элизахар осторожно — чтобы Фейнне не уловила движения — показал ему кулак, и Эмери сообразил: он пугает девушку. И потому снова сменил тему разговора:
— А знаете, в Академии тоже есть свой безумец. Своего рода прозрачный старик. Только он, кажется, никуда не исчезал. Впрочем, от него можно ожидать чего угодно.
— Правда? — заинтересовалась Фейнне.
Эмери заметил, что вся эта история с призраком куда больше устрашает самого Элизахара, нежели девушку. «Должно быть, у нее маленький жизненный опыт, — подумал Эмери. — В этом все дело».
Фейнне показалась ему в этот миг видением чистейшей красоты, без единого пятнышка, без малейшего изъяна. Она стояла в цветущем саду, беспечно подставляя лицо солнечным лучам, и улыбалась своим мыслям, простым и ясным.
— Расскажите об этом безумце, Эмери, — попросила Фейнне.
— До сих пор никто из наших его не видел, — таинственно начал Эмери, чуть понизив голос. — Имя его, нацарапанное на стене одного из зданий Академии, показывают только посвященным. Впрочем, могу вам назвать его: Хессицион. По слухам, если произнести это имя трижды, Хессицион явится собственной персоной.
— Вы назвали его уже дважды, — сказала Фейнне. — Будьте осторожны!
— Попробую. Итак, он изучал оптику и добился в своей области выдающихся успехов. Интересно?
— Ужасно! — сказала Фейнне.
Элизахар морщил губы, стараясь не засмеяться.
— Что? — повернулся к нему Эмери. — Вы, конечно, в это не верите?
— В то, что некий профессор Академии добился успехов в своей области? Охотно верю, — сказал Элизахар.
— В то, что он... Ну ладно, все по порядку.
— Я слыхивал историю о Черном Сержанте, который приходит по ночам в казарму и душит новобранцев, — добавил Элизахар.
Фейнне рассмеялась и сомкнула пальцы на его запястье.
— Довольно! Не нужно смущать Эмери. В его истории все наверняка повернется иначе.
— Именно, — подтвердил Эмери. — Никого душить не будут. Наш профессор исследовал оптические свойства лучей, которые позволяют высвобождать естественные способности жителей Королевства к левитации. Однако затем он обнаружил, что этим дело не ограничивается: существуют якобы еще какие-то смешения спектров... Дальше начинается область предположений и догадок, потому что он свихнулся.
— Очень жаль, — вздохнула Фейнне.
— Из Академии его не выгнали, поскольку он был выдающимся ученым, и правящей королеве сильно не понравилось бы такое отношение к великому человеку.
— Королева удивительно добра и милостива, — сказал Элизахар.
Эмери чуть надул губы: ему не нравились такие откровенные выражения верноподданнических чувств. Сам он определял это для себя так: умереть за ее величество — пожалуйста, в любой момент; но кричать при этом «да здравствует Корона!» — никогда!
— Продолжайте, — попросила Фейнне. — Что же вы остановились?
— Получив на веки вечные приют в Академических садах, наш сумасшедший старичок зарылся где-то в здешних чащобах и продолжил заниматься своими таинственными исследованиями. Руководство Академии предположило, что он будет работать в любой обстановке, даже если его выдворить из сада и поселить где-нибудь в подвалах на блошином рынке Коммарши. Поэтому, сочли наши административные умы, лучше уж держать безумца под присмотром. Таким образом, Хессицион остался в Академии, хотя от преподавания его отстранили. Впрочем, вероятнее всего, последнего обстоятельства он даже не заметил.
— Берегитесь! — сказала Фейнне, грозя Эмери пальцем. — Вы назвали запретное имя в третий раз!
— Лично я в подобные глупости не верю, — объявил Эмери. — Возможно, здесь действительно обитает выживший из ума старичок, оставленный на казенных харчах за заслуги перед наукой и Академией. Доживает последние дни. Но вряд ли он выпрыгивает, как шутик из коробки, если назвать его имя трижды. Я просто хотел вас развеселить...
На дорожке сада послышались шаги, сопровождаемые старческим бормотанием.
Трое собеседников невольно встали поближе друг к другу. Элизахар побледнел. Эмери наблюдал за ним с легкой усмешкой превосходства: молодой дворянин никогда не позволит каким-то там жалким призракам нагнать на себя страху!
На дорожке показался дряхлый старикашка. Он тряс головой и что-то говорил сам себе. На нем был длинный балахон, очень засаленный и в прорехах: такие (только поновее и почище) обычно носят с поясом прислужники на кухне или в кладовых. У старикашки была розовая лысина — удивительно чистенькая, особенно при сопоставлении с состоянием его одежды, — и тонкие седенькие волоски, свисающие прядочками с висков.
Он прошел еще несколько шагов, остановился возле студентов и задумался, как бы припоминая — что это за существа вторглись в его сновидения и каким образом от подобных существ надлежит избавляться.
— Здравствуйте, — очень вежливо проговорил Эмери.
— А? — Старичок уставился на него слезящимися глазами. — Это слово обозначает нечто?
— Да, — сказал Эмери. — Оно обозначает доброе пожелание.
— А! Доброе! — Старичок удовлетворенно пожевал губами. — Ну, хорошо, хорошо... очень хорошо…
И побрел дальше. Скоро листья сомкнулись за его спиной, полностью поглотив старичка.
— Что скажете? — прошептал Элизахар. — Это был он?
— Должно быть, так, — согласился Эмери.
— Какой он? Опишите! — потребовала Фейнне. — Скорее!
Элизахар наклонился к ее уху и начал быстро перечислять: маленький, щупленький, дряхлый...
— Похож на паутинку, — сказал Эмери.
— И такой же липкий?
— Нет, на мертвую паутинку... Пыльную...
Фейнне кивнула.
— Ладно, продолжайте рассказывать, — велела она Эмери. — А кто написал его имя на стене?
