— Я знаю, — заговорил он, — что речь так или иначе зайдет о моем творчестве.
— С чего ты взял? — выкрикнул кто-то с задних рядов.
— С того, что этот диспут — вольно или невольно — является естественным продолжением наших споров об искусстве, — ответил Пиндар.
— Не перебивать оратора! — рявкнула Даланн и стукнула ладонью по подлокотнику кресла.
— Я полагаю, что в звучании слова заключен также и смысл его, — продолжал Пиндар. — Возьмем, к примеру, слово «гнилость». Сочетание звуков «гн» само по себе вызывает ощущение гнусавости, которая возникает у человека во время болезни. Попросту говоря, в этом сочетании содержится намек на экссудат! А экссудат, сиречь попросту сопли, обладает отвратительным видом, неприятен на вкус и в принципе свидетельствует о некотором гниении организма.
— Очень интересно, — похвалила Даланн. — Однако одного примера для доказательства вашего тезиса недостаточно.
— Пожалуйста, — сказал Пиндар. — Слово «капуста» содержит сочетание «ста», которое издает хрустящий звук. Слово «отвратительный» издает своего рода рычание «вра», сходное с тем, что бывает при извержении полупереваренных масс из желудка...
— Довольно, — проговорила магистр. — Вы нас убедили.
Пиндар сел. Софена приветливо махнула ему, но он не заметил ее дружеского жеста: переводил дыхание и обтирал пот со лба. «Он волновался, — подумала Софена. — Какой чувствительный человек!»
— Прошу следующего, — сказала Даланн. И перевела взор на Софену: — Может быть, вы? Дорогая, мы так редко видим вас на диспутах, что было бы верхом неосторожности упустить возможность и не дать вам высказаться.
Последнюю фразу она произнесла с особенным значением и несколько раз моргнула, как бы желая подбодрить девушку.
Софена встала. Она совершенно не знала, что говорить. Поэтому она решила попросту поддержать Пиндара:
— Я тоже думаю, что звук в поэзии органично сочетается со смыслом. Вот, к примеру, слово «любовь»: произнося его, мы складываем губы, как для поцелуя...
— Чушь! — брякнул Эгрей.
Софена перевела взгляд на него. Эгрей ответил ей холодным взором.
— В таком случае, попрошу уважаемую оратора… Как правильно сказать? Уважаемого оратора? Или, может быть, уважаемую ораторшу?
— Ораторша — это жена оратора, — сказал Гальен. — Женщина-оратор так и будет — «оратор».
— От слова «орать», — добавил Эгрей.
— А еще «орать» означает «пахать», — задумчиво вставил Эмери.
Даланн снова треснула ладонью по подлокотнику.
— Молчать! Сейчас будет задан вопрос. Прошу, господин Эгрей.
— Вопрос таков, — начал Эгрей, — каким образом можно отыскать дополнительный смысл в звучании таких слов, как «лошадь», «каша», «глаза»? Если каждое слово обладает осмысленным звуком, стало быть, осмыслению поддается любое слово.
— Умно! — брякнул Маргофрон.
— Ну, — сказала Софена, — слово «каша» шипит. Как шипит кипящая каша.
— А холодная каша? — спросил Эгрей. — Возможно, она шипит, как тот, кто недоволен остывшим завтраком?
Послышался смех. Софена покраснела.
— Мне кажется, этот вопрос к делу не относится, — сказала она. — Возможно, не каждое слово окрашено именно звучанием. — А только некоторые.
— Ну, теперь мне все ясно, — протянул Эгрей и сел.
Эмери поднял руку.
Даланн немного удивилась — обычно Эмери редко брал слово.
— Прошу, господин Эмери.
Эмери поднялся.
— Лично я предпочитаю строго разделять: словесное искусство — это одно, музыка — нечто совершенно другое. Вместе с тем нельзя не заметить, что подчас музыка начинает слышаться во всем. Только немного не так, как это представляется поэтам. Поиски «осмысленного звучания» выглядят наивными и детскими. Слишком искусственными, если хотите. То, что хорошо для музыки, убивает поэзию.
Он сел, не позволив никому задавать себе вопросы.
Снова вскочила Софена.
— Искусственность не может убить искусство! — объявила она. — Ведь искусство для того и существует, чтоб быть ненатуральным. Если бы человек испытывал потребность только в натуральном, он бы ходил в шкурах питался сырым мясом. И не сочинял бы стихов. В жизни ведь мы не разговариваем стихами!
— Кто как, — сказал Эмери.
— Поясните, — приказала Даланн.
Эмери снова встал.
— Предположим, некий мужчина желает очаровать девушку, — сказал он. — За душой у этого мужчины ничего нет, а очаровать очень хочется. Поэтому он пользуется стихами. Естественно, чужими. И начинает их завывать при луне или в любой другой подходящей обстановке. Очень способствует.
Эгрей побледнел. «Правда, — подумал Эмери, — все чистая правда. Именно так он и поступал. Сумасшедшая дочка гробовщика запомнила все верно...»
— Пример не вполне корректный, — заметила Даланн. — Во-первых, ситуация ухаживания обычно бывает исключительной. Все-таки ухаживание за лицом противоположного пола занимает ничтожно малое время сравнительно со всем массивом отпущенной нам жизни. Во-вторых, чтение стихов в подобной ситуации призвано к тому, чтобы придать ситуации некую искусственность, подчеркнуть ее исключительность.
— Нет, пример корректный, — возразил Эмери. — Другое дело, что поведение господина некорректно. Поскольку он даже не читал чужие стихи, а пересказывал их прозаическим образом, выдавая тем самым за собственные достижения.
Эгрей панически смотрел на Фейнне, но лицо девушки оставалось безмятежным: она ни о чем не догадывалась.
Гальен прошептал на ухо Эмери:
— Что ты делаешь?
— Проверяю одну свою догадку, — ответил Эмери тоже шепотом.
Гальен быстро глянул на Эгрея.
— Позеленел.
— Вот видишь!
Эгрей сказал:
— Поэзия создается для того, чтобы поступить затем во всеобщее распоряжение. В ряде случаев имя поэта — неважно. Важны лишь чувства, которые вызывают его произведения. А чувства могут быть вызваны как поэтической, завораживающей формой, так и обычным содержанием. И приведенный господином Эмери пример как нельзя лучше доказывает это. Стихотворение, пересказанное прозой, сохраняет свои полезные свойства.
— По-моему, уважаемый оппонент изволил перепутать поэзию с компотом, — проговорила Софена. — Полезные свойства, господин Эгрей, сохраняют правильно приготовленные овощи и ягоды. Поэзия принципиально не должна обладать полезностью. Это все равно что сравнивать абсолют с лысиной.
— Насчет лысины — поясните, — попросил Эгрей.
Их взгляды столкнулись.
— Я хочу сказать, — упрямо стояла на своем Софена. — что стихи не должны быть полезны.
