— Меня предупреждали о вашем приезде, — заговорил он, делая приветственный жест. — Не могу утверждать, что я слишком рад этому, но тут уж ничего не поделаешь. Ее величество оговаривала со мной подобные армейские поставки, когда освобождала от большинства налогов.
Вот так. Он лично общался с правящей королевой. Обсуждал с ней армейские поставки и свои налоги. И ее величество милостиво согласилась не брать с него податей в обмен на готовность оказать помощь солдатам — в любой момент, когда это будет необходимо...
Дворянин. Не чета какому-то Эгрею, отец которого — будем смотреть правде прямо в ее бесстыжие глаза — был слугой.
Между тем хозяин пригласил его в дом. Не дальше кабинета на первом этаже, где на столе были заранее разложены документы, требовавшие подписи.
В доме угадывалось присутствие ребенка, женщины, тех самых старых слуг, о которых грезил Эгрей, подъезжая к усадьбе, но они оставались вне поле зрения визитера. Единственным особым проявлением гостеприимства стало домашнее пиво, также загодя выставленное на особом столике.
Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.
Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.
Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:
— Ваше имя — Эгрей?
— Да, — ответил тот и усмехнулся. — Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.
— Наш тоже, — сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду — не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение — «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
— Вы, должно быть, утомлены.
— Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! — Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
— В любом случае, подводы будут готовы только завтра, — хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно — иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего — заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
— Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, — сказал Эгрей вялым тоном.
— Разумеется, у нас! — Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. — Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас — наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
— А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, — отозвался он. — Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
— Вероятно, чернила так действуют, — согласился Роол. — А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
— По идее, — сказал Эгрей. — Вопрос теперь только в том, по чьей идее. — Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. — Ведите меня на свой сеновал! — попросил он. — Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
* * *
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже — в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка — или детей — так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему — нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело — вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни — о ужас! — зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой — судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, — поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся — только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение — большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения — управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось — кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
