Ренье двинулся дальше, рассеянно ведя по стене ладонью. Скоро дворец откроют, дядя Адобекк, вероятно, сразу уйдет на королевские конюшни — у него там вечно какие-то тайные свидания с королевой, — и тогда можно будет спокойно вернуться домой. Избежать ворчания и расспросов и лечь спать.
Неожиданно рука его наткнулась на выступ. Ренье остановился, ощупал выступ пальцами: ржавая петля. Когда-то здесь тоже были ворота; теперь они заколочены и заросли плющом. Ренье развел зеленые плети в стороны и увидел почерневшие створки, сомкнутые и скрепленные толстыми металлическими полосами. И как раз на уровне головы Ренье на одной из створок была сделана толстая поперечная балка. Там даже сохранились кольца, к которым крепились, должно быть, цепи или веревки.
Ренье прислонился спиной к воротам, поднял руки, коснулся запястьями колец. Представил себе, как выставлен здесь грозным опекуном на всеобщее поношение, как подмигивает хорошеньким горожаночкам, прибежавшим поглазеть на мужество юного дворянина. Как собираются компании таких же, как он, удальцов, любителей разгромить лавку скупого торговца печеньем или выпотрошить подушку у ревнивого мужа. Кое-кто из его друзей уже щеголяет серьгой, другие выглядят смущенными: как бы их не заподозрили в трусости, как бы не приписали им избыточную благонамеренность! Вот был бы ужас!
А после придет человек в кожаном фартуке и с клещами, буркнет: «Хватит с тебя» — и вытащит гвозди, забрызгав кровью и свое лицо, и волосы осужденного.
Ренье тряхнул головой и отошел от ворот. Поправил плющ. Его переполняла благодарность к дяде. Кто еще дал бы ему такой важный, такой богатый совет! Ренье решил быть как можно более последовательным. Он повернул прочь от шестой стены и стремительно зашагал назад, к четвертой.
Искать в других кварталах, более близких ко дворцу, не имело смысла: богатые люди обычно содержат собственного парикмахера. Вывеска цирюльника обнаружилась именно там, где и рассчитывал найти ее Ренье: возле пятой стены, в уединенном переулке. Она покачивалась не над входной дверью, а над воротами: сам домик помещался в глубине небольшого двора, где тремя холмиками, неприятно похожими на могилки, курчавились различные целебные травы.
Вывеска изображала ножницы, довольно кривые и ржавые. Они были раскрыты — как бы разинули пасть, готовые поглотить все, что найдет в себе нахальство прикоснуться к их тупым лезвиям. Ренье перемахнул через ограждение и бросился бежать к дому.
Там, разумеется, спали, но это не остановило молодого человека. Он с размаху приложил оба кулака к двери и закричал:
— Цирюльник! А цирюльник!
Ответа не последовало.
Тогда Ренье начал колотить в дверь непрестанно, и руками, и ногами, и взывал при том через каждые пять дробных ударов:
— Цирюльник! А цирюльник!
Он не сразу услышал, что в доме завозились, глухо вскрикнул чей-то тонкий голос, затем упала мебель. Цирюльник вскочил, уронив по дороге креслице и опрокинув ночную вазу, и бросился к входу. Он попытался открыть дверь, но Ренье, навалившийся на нее всем телом, не позволял.
— Цирю-юльник! — надрывался он.
Дверь яростно забилась. Ощутив наконец ее удары о свои бока, Ренье отскочил в сторону, и цирюльник, в просторной рубахе, босой, без штанов, предстал перед ним — как есть, несчастный перепуганный человек, спросонок не соображающий, что произошло.
— Пожар? — спросил он непослушным голосом.
— Какой пожар? — сипло удивился Ренье. Он закашлялся, потом махнул рукой. — Нет. Ты — цирюльник?
— Я тебя убью, сволочь! — сказал цирюльник, медленно приходя в себя.
— Да я сам тебя убью! — ответил Ренье. — Храбрый нашелся! Цирюльников много — пойду потом к другому.
Цирюльник сел на ступени. Обхватил волосатые костлявые колени руками, уткнулся в них подбородком.
Ренье приблизился к нему, наклонился и сказал, глядя в неопрятную лысоватую макушку:
— Двадцать пять золотых монет.
Макушка скрылась, сменившись мятым лицом с заплывшими глазами.
— Сколько? — спросило лицо.
— Двадцать пять золотых монет.
— Я тебя убью и заберу монеты, — решило лицо.
— Не получится, — сообщил Ренье. — Монеты у меня в другом месте.
— Без денег разговора вообще не будет.
— Не обману! — сказал Ренье.
Цирюльник глубоко вздохнул и снова спрятал лицо в коленях.
— Что тебе надо, а?
— Проколоть ухо.
— Повтори.
— Я хочу проколоть ухо. И мне нужна серьга. Прямо сейчас.
Цирюльник встал.
— Кто твой отец?
— Увы, это осталось неизвестным, — охотно ответил Ренье. — Но у меня есть дядя.
— Богат?
— Служит при дворе.
— Это еще ничего не доказывает, — опять вздохнул цирюльник.
— Послушай, любезный, ты ведь уже проснулся — за чем теперь остановка?
— Ты заплатишь?
— Да.
— И твой дядя не придет сюда с бандой своих лакеев, чтобы избить меня за членовредительство?
— Полагаю, нет. А что, предстоит членовредительство? — вдруг обеспокоился Ренье.
Цирюльник зловеще улыбнулся.
— Не сомневайся, голубчик... Для начала подай-ка мне вон тот металлический стержень. Пойдем, раскалим его на огне...
Ренье устроился в кресле, впился пальцами в подлокотники. Цирюльник суетился рядом, горбясь и гоняя по стенам жуткие тени. В последний миг Ренье спросил:
— А серьги у тебя есть?
— У жены, — сказал цирюльник.
— Как это она не проснулась?
— Она глухая, — объяснил он. — Иначе не смогла бы со мной жить. Я ведь здесь и зубы рву.
КОРОЛЕВСТВО:
ВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ ЭЛЬФИЙСКОЙ КРОВИ
Королевство объединилось и сделалось сильным государством благодаря заботам Изиохонского властителя — Мэлгвина; но первым королем бароны провозгласили не самого Мэлгвина, но его младшего брата, Гиона. Красавца Гиона, который только тем и занимался, что бродил по лесам, пил вино с простолюдинами, ездил верхом, отпускал в небо птиц — да еще сумел заполучить в жены Ринхвивар, которая принесла в приданое кровь Эльсион Лакар и вместе с нею изобилие плодов земных.
Мэлгвин вел войны и переговоры; Мэлгвин заключал союзы и подписывал соглашения, а плоды его трудов достались Гиону. И даже когда Мэлгвин объявил о том, что добровольно отказывается от короны в пользу младшего брата, почти никто не задумался о жертве, которую тот принес. Кому дело до Мэлгвина, некрасивого, усталого, не умеющего любезничать, когда имеется младший — всеми любимый, не запятнавший себя ни развязыванием войн, ни суровостью при заключении мира?
