Женщина придавила Эмери, ее волосы забили ему рот и глаза. Он осторожно высвободил руку, отвел жесткую прядь. Женщина застонала — голос у нее оказался низкий. Эмери увидел звериный глаз, темный, полный неистового факельного света.
— Поднимись! — сказал ей Эмери. — Ты из меня дух вышибла!
Она пошевелилась. Перстни на ее ногах царапнули пыль, оставив в ней бороздки.
Кто-то явился из гущи толпы и схватил женщину поперек талии, потащил, подталкивая и ворча, чтобы она вставала. Эмери узнал Кустера. Когда упавшую всадницу водрузили на ноги, дышать стало легче. Эмери кое-как поднялся, из последних сил сдерживаясь, чтобы не раскашляться.
Кустер честил всадницу на чем свет стоит:
— Не куриная ли у тебя голова! Ты моего господина чуть не убила!
Она что-то шипела в ответ, блестя зубами. Из рассеченной верхней губы на подбородок у нее стекала струйка крови.
Кустер схватил ее за руку и поволок за собой, к шатру, а Эмери, предоставленный самому себе, машинально поковылял следом.
Он нашел обоих возле шатра, где черноволосая наездница обтирала лицо полотенцем, а Кустер продолжал с нею ругаться. Они разговаривали как старые знакомые, и это удивило Эмери.
Завидев господина, Кустер вскочил:
— Как только ее угораздило!.. Я вот ей и говорю: «Как тебя угораздило?» Она ведь вас чуть не убила!
— Да будет тебе, — лениво протянула женщина, не глядя на Кустера. Она шевелила пальцами ног и любовалась блеском самоцветов на перстнях. — Твой господин тоже хорош, он ведь сам выскочил — меня ловить.
— Потому что у моего господина золотое сердце, — убежденно промолвил Кустер. — Как видит падающую с лошади даму, так сразу подставляет руки, чтобы уберечь её от верной смерти. Тебе бы такое и в голову не пришло. Ни разу, видать, не встречала истинно благородного господина. Оно по тебе и заметно, неотесанная лохмачка.
«Жалкий подхалим, — подумал Эмери, — за это ты мне тоже ответишь. Потом. Отдельно. Я тебе матрас колючками набью».
Вслух же он спросил:
— Вы знакомы?
— Да вот сегодня и познакомились, — сказал Кустер.
— Представь меня даме, — потребовал Эмери.
— Я уж представил. Это — мой господин, самый лучший и благородный из возможных, и сочиняет песенки почище «Скачек на равнине Изиохонской».
— Например, «Скачки на равнине Дарконской», — криво улыбнулась женщина. — Меня зовут Уида. Этот зануда — действительно ваш слуга?
— Похоже на то, — сказал Эмери.
— Сочувствую... Он целый день меня донимает. Как познакомились на торгах, так и не отлипает. Все свое мнение высказывает. Как будто его кто-то об этом просит.
— Так ведь я прав оказался. Лошадь твоя — такая же дура, как и ты, — горячо сказал Кустер. — Вон, сбросила тебя.
— Может, я наездница никудышная, — возразила Уида.
— Ну уж нет! — завопил Кустер. — Посадка у тебя хорошая, и управлять ты умеешь. Лошадь подкачала. Надо было ту буланую брать, как я говорил. Упрямая она, господин мой, — тут Кустер воззвал к Эмери, — ни за что не хочет слушать, а ведь ей дело говорят.
Раздалось тонкое ржание. Из темноты выступил один из судей — привел лошадь Уиды.
— Победитель хочет разделить с тобой приз, — проговорил судья. — Он считает, что твое падение было случайностью.
— В соревнованиях многое решается случайностями, — отозвалась Уида. — Впрочем, я возьму немного денег.
Судья усмехнулся.
— Он и прислал тебе немного денег.
К ногам Уиды упал мешочек, звякнули монеты.
Наклонившись к женщине, судья добавил:
— Скажи, ты — не та ли Уида, которую хотели повесить за конокрадство три года назад?
— А если и та, то меня же не повесили, — огрызнулась женщина, подбирая мешочек.
— Да ладно тебе, я просто так спросил...
И он ушел, бросив поводья. Лошадь как ни в чем не бывало приблизилась к своей хозяйке, ткнулась ей в ладони мордой. Уида погладила ее по челке.
— Глупая ты. В самом деле, куриная голова.
Кустер уставился на Уиду с неприкрытой влюбленностью.
— Так ты еще и конокрад! — прошептал он благоговейно.
— Может быть, и нет, — отозвалась она. — Мало ли что говорит какой-то там... не знаю, как его зовут. Не лезь с объятиями и не мешай: я хочу одеться.
Она нырнула в шатер.
Эмери уставился на своего слугу. Тот удивленно качал головой. Эмери никогда не видел Кустера таким возбуждённым.
— Какая она! — повторял он. — Ну какая!
— Что тебя в ней так удивляет? — спросил Эмери.
Кустер помолчал, а затем поднял на Эмери глаза и ответил просто и страстно:
— Она любит лошадей больше, чем я.
— Разве такое возможно?
Кустер пожал плечами.
— Все дело в силе таланта. Я-то прежде считал, у меня есть этот дар — любить. Но у нее он гораздо сильнее. Любить без таланта невозможно.
— Ты сам до такого додумался? — спросил Эмери.
— Ну... да. А разве неправильно?
— Правильно. Для конюха у тебя на удивление благородный образ мыслей. Двух клопов я тебе, пожалуй, за это прощаю...
Кустер не вполне понял, какое отношение к произошедшему имеют клопы; однако у него хватило ума не уточнять.
Уида вновь появилась из шатра. В противоположность тому, что от нее можно было бы ожидать, она носила не мужскую одежду, но подчеркнуто женскую: длинные просторные юбки, не менее трех, одна поверх другой, блуза с длинными рукавами, поднятыми в форме буфа и подвязанными выше локтя, широкий шнурованный корсаж. Волосы она забрала в узел, скрепленный множеством булавок и спрятанный в серебристую сетку. По следам, которые она оставляла в пыли, Эмери понял, что Уида по-прежнему босиком. На сгибе локтя она несла седло и дорожную сумку.
— Я уезжаю, — сказала женщина. — Лучше бы мне сделать это затемно, пока кто-нибудь еще не вспомнил, как меня хотели повесить за конокрадство. Прокачусь на честно купленной лошади.
Кустер взял у нее седло и направился к лошадке. Уида задержалась возле Эмери.
— Забавный парень этот ваш слуга, — сказала она. — Я хорошо провела с ним время. Куда вы направляетесь?
— На север и дальше — к востоку, вдоль границ герцогства Вейенто, — ответил Эмери. — Буду рад снова повстречаться с вами.
— Я живу везде и нигде, — задумчиво проговорила Уида. — Иногда переодеваюсь мужчиной и объезжаю лошадей, а иногда коротаю зиму в приютах для хворых деток-сирот, обучаю их грамоте. Ну и заодно рассказываю им всякие полезные истории... Никогда не знаю, что ждет меня завтра. Всегда случается по-разному. Говорят, у нас в семье все такие.
