— Повернись, — приказал Талиессин.
Эйле встала, затем подняла одну ногу и ловко повернулась на второй. Она медленно развела руки в стороны и застыла. Правой рукой Талиессин обхватил ее за талию, чтобы она не упала, и ладонью левой провел по ее спине.
— И вправду — нет, — объявил он, оборачивая девушку лицом к себе.
Он слегка надавил на ее лодыжку, понуждая куклу опустить ногу. Эйле послушно замерла перед ним в новой позе — ножки в шелковых башмачках чуть расставлены, руки прижаты к бокам, ладони растопырены.
— Ну так где же мы виделись? — спросил Талиессин.
— Мы не виделись, а слышались, — ответила Эйле.
— Ты говоришь загадками, а я не могу понять, нравится мне это или раздражает... Должно быть, я слышал твой голос в буфетной. Это ты воровала сладости?
— Нет.
— Вероятно, это я их воровал... Ты уверена, что Эмери не твой любовник?
— Он мой друг.
— Вот еще одна странность: он не только играет с куклами, но еще и дружит с ними...
— Вы тоже, — сказала Эйле.
— Возможно, — не стал отпираться принц. — Что ты умеешь делать?
— Танцевать.
— Покажи!
— Хлопайте, — попросила Эйле. — Вот так: раз — раз-два — раз-два-три!
Он принялся отбивать ритм — то топая в пол, то стуча кулаком в стену, то насвистывая, а Эйле принялась танцевать: шажок влево, шажок вправо, поворот и три быстрых прыжка из стороны в сторону.
Как
резвый
жеребец
тут
лошадь
увидал,
как
боров
удалец
тут
свинку
повстречал,
что
скажет
молодцу
та
девка
молода?
«Нет»
девке
не к лицу,
ей
надо
молвить «да»!
— Ну и песенка! — сказал Талиессин, переставая хлопать. — В первый раз такое слышу.
Эйле остановилась, застыв в той позе, в которой застала ее пауза: подбоченясь, отставив одну ногу и чуть присев на другую.
— Ты можешь сесть на пол, кукла, — позволил Талиессин.
Она уселась, как и прежде, вытянув ноги и сложив ручки на коленях.
— Хорошая кукла, — задумчиво молвил Талиессин. -Какие же могут быть у тебя враги?
— Я ночевала у вас в комнате, — сказала Эйле.
Он так и подскочил.
— Так вот где я тебя видел! Ты ворвалась в сад сама не своя и с ног валилась от усталости.
— Я сбежала, — сказала Эйле.
— Одна загадка за другой. — Талиессин вздохнул. — Пожалуй, мне это перестает нравиться... Хочешь быть моей куклой? Или ты лучше останешься куклой господина Эмери?
— Разве кукла может выбирать?
— Пожалуй, ты права, так что я тебя забираю... Мне нравятся куклы, которые поют глупые песни, танцуют нелепые деревенские танцы, говорят загадками и носят такие смешные панталоны с оборочками...
Талиессин встал и протянул к Эйле руки:
— Иди сюда.
Она поднялась, сделала шажок, другой, и тут Талиессин подхватил ее за талию и взял на руки.
— Можешь болтать головой, как будто у тебя тряпичная шея, — сказал ей принц. И когда она подчинилась, добавил с легким подозрением в голосе: — А ты уверена, что не сшита из тряпок?
— Нет, — ответила Эйле. — Я больше ни в чем не уверена.
Глава двадцатая
ОСВОБОЖДЕНИЕ
— А как это было в тот раз? — спросил Хессицион. — Не могла же ты ничего не почувствовать!
— Не знаю, — ответила Фейнне. — Просто шла по саду и вдруг оказалась в каком-то другом месте.
— Шла? Шла? — забормотал Хессицион. — Ты уверена, что именно шла?
Фейнне схватилась за голову. За время плена ее волосы свалялись. Девушка даже перестала их расчесывать и теперь под пальцами ощущала какую-то чужую сальную паклю, меньше всего напоминающую тот чудесный волнистый шелк каштанового цвета, который так пленял ее однокурсников по Академии.
— Я ни в чем не уверена, господин Хессицион! -закричала Фейнне сипло. Она успела сорвать голос, пока они со старым профессором спорили и пререкались, сидя взаперти в охотничьем домике, посреди леса. — Не знаю. Может быть, я и не шла, а просто сидела под каким-нибудь кустом. Не помню,
— Почему ты, дура и идиотесса, не запомнила важнейшие составные элементы эксперимента? — наседал Хессицион.
— Потому что... Скажите, господин профессор, вам нарочно приплачивали за глупость?
— Что? — взревел он. — Как ты смеешь? Дура! Дура! И в третий раз — дура!
— Сами вы — дура. Я понятия не имела о том, что происходит какой-то эксперимент. Во всяком случае, лично я никаких опытов не ставила. Ни над собой, ни над другими людьми.
— И напрасно, — проворчал Хессицион. — Нет ничего забавнее, чем опыты над живыми объектами. Сидит такой вот молодой кусок одушевленной говядины, пьет пиво и даже не подозревает о том, что он — объект. И тебя даже краем глаза не замечает. Думает — ну, мельтешит тут какой-то старикашка. То ли дело я, думает этот болван, я-то пун вселенной и центр бытия. Ан нет, голубчик! Ты — раздавленное насекомое, зажатое между двумя приборными стеклами, разрезанное на образцы, препарированное и помещенное в раствор... А я — сверху, Созерцаю, делаю выводы. И, кстати, совершаю ошибки. И, осмыслив свои ошибки, беру другой объект, дабы поставить новый эксперимент и проанализировать новые результаты. Вот у меня — настоящая жизнь! А у объектов — только существование, призванное обеспечивать меня материалом для изучения.
Поначалу Фейнне содрогалась, слушая подобные рассуждения, но через неопределенное время сидения взаперти вместе с Хессиционом даже реагировать на них перестала. Напротив, приобрела собственное мнение и начала его высказывать.
— Между прочим, — заявила она, — нам, кускам молодой говядины, плевать и на вас, и на ваши эксперименты! Мы — живем, потому что ощущаем жизнь. В нас так много жизни, что остается даже для вашего изучения. Изучайте, на здоровье! Нам не жалко! Нас хватит и на себя, и на вас, и на ваши опыты — и еще останется для любовника!
— Можно подумать, у тебя есть любовник, — проскрипел на это Хессицион,
Фейнне торжествующе завопила:
— Ага! Проняло! Уже начал ехидничать! У вас, между прочим, тоже любовницы нет.
— Моя возлюбленная — наука, — отрезал Хессицион.
— Ну да, конечно.
— Ты не веришь? — Он тряхнул ее за плечо. — Не веришь? Ну и дура!
