Он запустил пальцы ей в волосы, пробежался губами по ее лицу.
– Вы оба мне по сердцу, – засмеялся он. – И больше всего потому, что вы не солгали. Алатей и Сафрак, говорите? Вряд ли эти двое теперь кого-нибудь убьют. Впрочем – т-с! – об этом даже шпионам знать не положено…
Тут полог телеги отлетел в сторону, и в сером утреннем свете показалась Хейта в своем стареньком крестьянском платье, переделанном из мужской рубахи, с пращой на поясе.
– Эй ты, шлюха! – завопила она, адресуясь к Ингалоре. – Убери от него свои ноги – это мой парень!
Глава одиннадцатая
ВИДЕНИЕ ПРИХОДИТ
Элизахар искал Фейнне.
Иногда ему казалось, что в его жизни не было такого времени, чтобы он не искал Фейнне. И не только в том было дело, что некогда он разыскивал ее по всему королевству – после того, как ее похитили по указке герцога Вейенто. Просто Фейнне была его призом.
Приз. Так наемники называют город, который отдается им на разграбление. Нужно долго выслуживаться, вертеться на глазах у начальства, проявлять себя с самой лучшей стороны, чтобы в конце концов услышать: «Когда мы возьмем Толесант, твой отряд может разграбить его целиком».
Толесант – одна из немногих пустынных крепостей, где хранится сокровищница нескольких союзных племен. Получить в качестве приза Толесант – заветная мечта каждого капитана. Говорят, однажды Ларренс отдал такое распоряжение… но это было очень давно. Еще до первой женитьбы Ларренса на дочери одного из кочевых вождей.
Элизахар часто пытался представить себе: каково это – стоять под серыми стенами такой крепости, обласкивая ее любящим взором и предвкушая то, что произойдет после победы. В жизни Элизахара-сержанта такой крепости никогда не было.
В жизни Элизахара-телохранителя она появилась. И он повел долгую, терпеливую осаду, почти без надежды на победу.
Женщина – это крепость. В Академии Коммарши Элизахар читал сонеты, где развивалась эта тема. Он находил их неумными: ни один из попадавшихся ему поэтов никогда не участвовал в настоящей осаде: ни крепости, ни женщины.
А потом оказалось, что нет нужды ни в стенобитных башнях, ни в катапультах, ни в штурмовых лестницах. Не потребовалось ничего: он нашел Фейнне в мире Эльсион Лакар, и для счастья им не пришлось даже долго разговаривать друг с другом. Все случилось так естественно и просто, словно подразумевалось всегда.
Вероятно, тогда Элизахар окончательно уверился в бесполезности поэзии.
В эльфийском мире Фейнне обрела зрение. Слепая от рождения, теперь она видела. Элизахар часто наблюдал за тем, как она расхаживает по траве, то и дело останавливаясь, чтобы насладиться созерцанием какого-нибудь крохотного жучка или пера, оброненного птицей. Ее радовала любая, мельчайшая подробность, доступная ее глазам.
«Странно, что все-таки существует некое подобие справедливости, – думал Элизахар лениво. – Сколько раз мне хотелось вовсе не иметь зрения, чтобы только не видеть того, что я видел. И в детстве – например, когда слуг наказывали. И потом, особенно в армии. Не во время стычек с кочевниками, понятное дело, потому что слепого они бы меня зарубили, а вот когда мы под Толесантом одно стойбище разграбили… И другие разы – тоже. Или, скажем, в каком-нибудь милом городке, в лавке. Иной Раз такие рожи соберутся, что лучше бы ослепнуть прежде, чем их увидеть. А Фейнне едва открыла глаза – и сразу перед ней эта река, полная света, и деревья до неба, и распахнутые навстречу лесу дворцы Эльсион Лакар. И ничего больше. Ну и я еще, конечно, – не слишком приятное зрелище, как утверждают многие, хотя она терпит…»
Они по целым дням ничего не делали. Точнее, они были чрезвычайно заняты: перебирались с места на место и рассматривали все, что попадалось им по пути. Или лежали на берегу реки, обнявшись, и смотрели в небо. Однажды Элизахар взялся перецеловать каждую прядь ее каштановых волос и предавался этой кропотливой работе бесконечно долго, пока оба не проголодались и не отправились на поиски каких-нибудь трапезников.
– А здесь мы еще не были, – сказала вдруг Фейнне и остановилась.
Замер и Элизахар. Действительно, перед ними открылась совершенно новая картина. Крутой берег реки делался все выше и выше, и в конце концов на поверхность сквозь густую траву, точно разрывая ткань, проступила скальная порода. И там, где вода размыла камень, образовалась большая пещера.
Под ее певучими сводами бежала подземная река, вливаясь в реку поднебесную более светлыми, более холодными струями. А чуть дальше начинались фонтаны.
Фейнне остановилась на вершине скалы, замирая от благоговейного восторга. Элизахар догнал ее – теперь, когда она обрела зрение, сделать это было довольно трудно – и застыл возле девушки.
Фонтаны изливались с небес. Их источник не был виден отсюда – он терялся за густыми облаками. Густые, пышные струи воды падали сверху вниз ровными столбами, их струи завивались и были похожи на нетуго заплетенные женские косы.
Здесь стоял неумолчный шум. Вода не пела – она хохотала, скандалила, требовала, выкликала, насмешничала. У одного фонтана был высокий тембр, у другого на несколько тонов ниже. Они не сливались в хор, напротив – звучали на удивление не дружно, как будто готовы были поссориться в любое мгновение.
Фейнне подняла руку и провела пальцами по воздуху. В пустоте на миг повисли пять разноцветных полос. Задрожав, они растаяли.
Фейнне помедлила, затем быстро обвела пальцем конур. Явилось изображение бабочки. Два легких тычка – и у бабочки расцветились пятнами верхушки крыльев. Щедрый мазок – она сделалась желтой. Извилистая полоса – выросла зеленая ветка. Бабочка, подхваченная ладонью Фейнне, тихо опустилась на ветку и замерла.
Фейнне отошла на несколько шагов назад, склонила голову набок, рассматривая свое невесомое творение, а потом тихо рассмеялась. Картина продолжала висеть в воздухе: она и существовала, и не существовала. Это был образ, замысел – но здесь, среди бьющих с неба фонтанов, он обрел зримое воплощение, не будучи воплощенным в красках и холсте.
Элизахар смотрел то на девушку, то на созданное ею и вдруг с особенной остротой ощутил, насколько они с Фейнне разнятся – насколько не подходят друг другу. Он даже боялся заговаривать с ней о будущем. Так и не сказал ей о своем титуле, который, возможно, скоро унаследует – поскольку никто, даже герцог Ларренс, не собирается жить вечно.
Ему думалось: судьба дала ему несколько дней полного, ничем не омраченного счастья. Вдвоем с Фейнне, там, где их никто не найдет, никто не потревожит. И у нее появилось зрение. Все прочие мысли следовало отмести, изгнать и растоптать.
В шуме фонтанов Элизахару стало чудиться вдруг нечто противоестественное – нечто такое, чего не может быть, ни в эльфийском мире, ни в человеческом, потому что природа не в состоянии так сильно искажать самое себя. Может быть, дело в несовместимости шумящих голосов, которые угадывались за пением воды. Для людей естественно быть разобщенными, но водные струи не бывают настолько дисгармоничными.
