– С местом проще, – перебил его Багой. – Я знаю про такое место, что тебе и не снилось. Про Дикий Ров слышал?
Крэйну доводилось слышать об этом в бытность загонщиком, но он не имел представления, что скрывается за этим туманным названием – собеседники при упоминании их теряли охоту болтать языками, а Крэйн никогда не стремился завести с ними беседу. Единственное, что он знал, – Дикий Ров был таинственным и глухим местом, вероятно, сборищем грязной швали.
– Немного. Что это?
– Это Дикий Ров. Когда Трис был моложе на столько Эно, сколько ывар в ывар-тэсе, восточный вал проходил ближе, там где сейчас южная окраина. Вал оттуда давно перенесли, а ров закапывать в лень стало. Ну и оставили его как есть. Потом там болотом многое потянуло, склеты, что стояли, обрушились, трава расти пошла. Короче, глушь получилась такая, что в редком лесу сыщешь. Туда все и потянулись – шеерезы, чернь всякая, тайлеб-ха… Это укрывище и от дружины, и от стражи, надежнее и не бывает. Если там схорониться – могут до старости искать, а без толку.
– Это не похоже на правду, – заметил Крэйн. – Если страже известно про это место, не позднее чем через Эно его перетрясут так, что ни один тайлеб-ха не уйдет.
– Пытались и раньше. Да оборачивалось скверно – войти-то туда просто, а вот выйти уже тяжко бывает. Дикий Ров вычистить еще прошлый шэд пытался, да почти всю дружину положил, ну и стражников полегло тьма. Народ там живет тяжелый, на оружие хваткий, а нравы на Диком Рву серьезные. Пять десятков народу точно будет, ну и соседние, что из шалхов, поддерживают завсегда. Одно племя – один закон…
– Не верится, что шэд мирится с существованием целой не подчиняющейся ему дружины в своем городе. Он либо слишком глуп, либо слишком труслив. Окружить стражей, пожечь, артаками утыкать – и нет вашего Рва.
– Так он-то и не глуп, в этом и радость. Асенеф знает, что резня эта выйдет ему дороже славы. Ну погонит он шеерезов тамошних и прочих лихих оттуда, так они по всему городу начнут охоту. И людей своих положит много. Он не дурак, дело свое знает.
– Значит, думаешь, что у нас получится там укрыться?
– На десяток Эно уж точно. Даже ежль шэд дружину пустит, всегда можно схорониться надежно, мест там специальных тьма. А народ там такой, что в жизнь не выдаст, хоть в масле заживо вари. Там все друг за дружку держатся, своих в обиду не дают.
– А ты там свой?
– Я-то? Еще б. Много у меня там знакомых старых, кого эскерты и ывар-тэс миновали. Пересидим, а после из Триса двинем, прямехонько к Алдиону. Идти будем в Урт, а в Эно закапываться в землю или в лесу прятаться. Все не перекроешь, даже если у тебя дружина в десять десятков воинов.
– Это верно.
– Но для того придется выйти с клетки. Это еще ни у кого не получалось. Людей я тебе достану и к Дикому Рву проведу, но решетки от этого не исчезнут. Что думаешь?
– Я знаю, как пройти сквозь решетку. Значит, решаем?
– Будем вместе, – серьезно ответил Багой, переставший строить рожи. – Отсюда и до Алдиона. Я буду рассчитывать на твое слово, шэл.
В тот же Урт он разбудил соседей. Он не был красноречив, его голос, нечеткий и булькающий из-за старой раны, вряд ли можно было назвать красивым или хотя бы сильным. Но к закату Урта у них было уже четырнадцать человек – все выходцы из шалхов, чернь, которым надоело быть экспонатами во вместилище шэда.
Договорились быстро и почти без споров, Багой обладал среди обитателей этого мира непререкаемым авторитетом и, судя по всему, вполне мог бы приказывать. Большая часть из вызвавшихся участвовать в побеге располагалась в другом конце зала – посередине сидели обитатели, лишившиеся рук или ног, которые понимали, что покинуть тор-склет у них шансов нет. Крэйна это не волновало – он знал, что достаточно хотя бы двум людям оказаться в коридоре, они смогут открыть любую клетку. Для этого требовалась лишь сила и направленное одновременное движение.
Оставалось только выбраться из клетки.
Уроды стали готовиться к побегу основательно, из Урта в Урт. Запасали остатки тангу, отсыпались впрок. Оружия не было, глиняные миски были слишком хрупки, чтобы надеяться на их силу, от малейшего удара они рассыпались на мелкие бесполезные осколки. Это значило, что, прорвавшись в коридор, они окажутся безоружными против стражи. Но Крэйн не обращал на это внимания.
Впервые за многие Эно он спал спокойно, и когда просыпался, в глазах его горел холодный всепожирающий огонь ярости.
Он тоже готовился.
Все началось на закате, когда слуга вошел, неся с собой первый кувшин с похлебкой. Коридорный стражник, который почти все время был за пределом поля зрения, укрывшись за дверью, помог ему затащить в коридор большую деревянную бадью с похлебкой, над которой поднимался горячий пар и в которой среди кружков жира неспешно плавали островки мелко порезанной тангу. Слуга был почти мальчишкой, вряд ли ему исполнилось больше полутора десятков. Он работал здесь недавно, сменяя приболевшего прислужника, и еще не привык к быту подземелья. С опаской косясь на оживленных уродов, в ожидании кормежки громко разговаривающих друг с другом и смеющихся, он наполнил свой узкогорлый кувшин и подошел к первой клетке. Он был один, а кувшина хватало не больше, чем на две миски, поэтому каждая кормежка растягивалась надолго. Громкий человеческий шум сопровождал ее всегда – обитатели переругивались между собой, споря, в какую миску попалось больше, победители второпях пытались отнять у побежденных свой законный выигрыш, оставшиеся голодными кричали, ругались и стучали мисками по полу. Молодой слуга, покраснев от грохота и обращенных к нему ругательств, подошел к решетке, держа в отведенной руке горячий кувшин, готовый, казалось, в любой момент расплавиться от жара. Стражник, лениво проследив за ним взглядом и для порядка ударив пару раз рукоятью кейра по стене, отошел на свое место. В его движениях было неспешное сердитое безразличие долго проработавшего здесь человека.
И Крэйн, и Багой лежали возле самой решетки, глаза их горели голодом.
– Живее, малой! – рявкнул Крэйн, подталкивая миску. – Жрать лей!
– Шляется где, бездельник… – вторил ему Багой. – Ну, давай руками-то ворочай!
Перепуганный и сбитый с толку парень торопливо приник к решетке, просовывая между прутьями кувшин. Он позабыл, что в клетку должен проникать лишь самый край, в спешке просунув едва не с половину. Когда он это понял, было слишком поздно – одним молниеносным движением, за которым не поспевал взгляд, Крэйн схватил кувшин за горлышко и дернул на себя. Сухой треск глины сменился звуком льющейся воды, когда горячая похлебка хлынула на пол, сметая волной и увлекая за собой солому.
Слуга, забыв про обожженную ногу, с ужасом смотрел на Крэйна, который, отскочив от решетки за пределы досягаемости, взмахнул оставшимся в его руке горлышком с острым зубчатым краем и, не теряя времени на слова, полоснул себя по шее. Кровь окрасила его лохмотья на груди.
Закричав, мальчишка отшатнулся и бросился к двери.
