В кладовке с толстыми каменными стенами зимой было уютно, а летом прохладно и тихо. Когда он работал, каждые двадцать минут из лавки ему приносили чашку крепкого кофе и пригоршню крепких сигарет. Это был период полной сосредоточенности, и он почти ни с кем не разговаривал, только с торговцем древностями, у которого снимал комнату, и, несколько реже, с толстым лоснящимся арабом на базаре, у которого он раз в месяц по субботам покупал писчую бумагу.
Кофе с коньяком? спрашивал торговец, когда Стронгбоу усаживался на гостевую подушечку перед лавкой.
Отлично.
Как обычно, пятнадцать пачек бумаги?
Да, если можно.
Хозяин отдавал приказания служащим, устраивался на подушечке напротив Стронгбоу — с этого места хорошо просматривалась узенькая улочка — и поправлял халат. Он приглаживал лоснящиеся волосы и, лениво попыхивая кальяном, дожидался, когда слуги выполнят заказ.
Сочинение продвигается?
Пока все по плану.
Тема все та же? Исключительно секс?
Да.
Жирный араб машинально покрывал лицо новым слоем оливкового масла и глазел на прохожих.
То и дело он обменивался с кем-нибудь из проходивших по улочке кивком или улыбкой.
Если честно, сказал он, мне кажется очень странным, что для описания такой простой вещи требуется семь тысяч листов бумаги в месяц. Разве это возможно?
В самом деле, ответил Стронгбоу, иногда я и сам не понимаю. У вас есть жена?
Четыре, хвала Аллаху.
Разных возрастов?
От почтенной домохозяйки до маленькой пигалицы, которая только и знает, что бессмысленно хихикать весь день напролет, да будет Он благословен вновь.
И все-таки вечерами вас часто не бывает дома?
Такая работа, хочешь не хочешь, приходится.
А кто те молодые женщины, которые выстраиваются по вечерам у Дамасских ворот?
Те гололицые, которые делают бесстыдные жесты и продают себя? Да, Иерусалим — это что-то ужасное.
И смазливые юноши, которых там не меньше, чем девиц?
И такие же накрашенные, как те девицы? Которые игриво тебе подмигивают? Какое бесстыдство.
А подальше, в тени, маленькие девочки, ростом едва по пояс взрослому мужчине?
И они уже делают всевозможные грязные жесты? Да, и это в священном городе — жуть какая-то.
А стайки мальчиков, таких же маленьких, там же, в тени?
И все же таких похотливых, что не дадут мужчине пройти мимо? Просто позор!
А кто та сморщенная старуха, что только что прошла мимо лавки, послав сюда беззубую улыбку?
Старая неряха, у нее частное заведение тут неподалеку.
Она, случается, заходит к вам.
Временами, в свободный вечерок.
Поторговаться?
Хвала Аллаху.
С предложением устроить представления и забавы?
Именно так, слава Ему, опять же.
Но все же, несмотря на беззубость, представления она дает негласные и на очень характерную тему?
Совершенно верно, весьма характерную.
Старая карга занимается этим энергично, до тех пор пока бизнес не оживляется?
Весьма энергично.
А неприятный старик перед ней, который тоже тайком улыбнулся?
Ее брат, родной или двоюродный, не помню.
Он тоже сюда заглядывает, что-нибудь на что-нибудь сменять, по случаю.
Дела же надо как-то делать, да будет благословен Аллах.
Этот человек искусно рассказывает причудливые истории.
Очень причудливые.
Притчи о неслыханных происшествиях?
Совершенно неслыханных.
Но приходят они всегда в разное время, не вместе?
Если одновременно смотреть представление и слушать рассказ, голова закружится.
Вдобавок ко всему прочему, у этой парочки есть бесчисленное количество всевозможных сирот?
Бесчисленное, и, ко всему прочему, и впрямь всевозможных.
Слуга с поклоном объявил, что заказ готов. Стронгбоу поднялся, собираясь уходить. Прилизанный торговец улыбался, полузакрыв глаза.
Не желаете затяжку-другую опиума перед уходом? В этом месяце зелье отменного качества.
Нет, спасибо. Для работы голова должна быть ясной.
Вы уверены? Сейчас всего лишь десять утра, весь день впереди, да и ночь тоже. Ну ладно, может, через месяц.
Стронгбоу учтиво поклонился и шагнул на камни мостовой, расставшись с толстяком, который вяло втирал оливковое масло в лицо, пока слуга набивал кальян.
* * *
Владелец лавки древностей, в которой снимал комнату Стронгбоу, был совсем другим человеком. Нерешительный, худой и не от мира сего, он жил, казалось, больше в прошлом, чем в Иерусалиме девятнадцатого века. Предметы не старше 1000 года до рождества Христова он знал удивительно хорошо, но если вещь была старше, он терялся и обращался к Стронгбоу.
Когда Стронгбоу вернулся, хозяин лавки, Хадж Гарун, рассматривал лучшие из своих ювелирных изделий, перекладывая камни и кольца с одного подноса на другой. Долговязый Стронгбоу навис над прилавком, любуясь великолепными камнями, что брызгали во все стороны ослепительными разноцветными лучами.
Не взглянете? спросил Хадж Гарун нерешительно, протянув ему кольцо. Я только что приобрел его у одного египтянина и не совсем уверен в его качестве. Как вы думаете? Приблизительно середина Нового Царства, да?
Стронгбоу сделал вид, что изучает кольцо через свое увеличительное стекло.
Вы совершали хадж двадцать один год тому назад?
Хадж Гарун испуганно на него посмотрел.
Да.
Но не с караваном? Не по обычному пути паломников? В одиночку, глухими тропами, которые и тропами-то не назовешь?
Да.
Стронгбоу улыбнулся. Он запомнил торговца, хотя тот, конечно, не мог его помнить, ведь тогда он был одет дервишем. Они встретились однажды вечером возле слияния двух больших пересохших рек в северной Аравии, торговец тогда сказал, что небо необычно темное для этого времени суток, так и было, потому что в небе тогда пролетала комета.
В принципе, Стронгбоу находился в тех местах именно по этой причине. Он собирался произвести измерения секстантом и хронометром и убедиться, что неизвестная комета действительно существует; незадолго до того Стронгбоу вычислил период ее обращения, шестьсот семьдесят лет, по небесным знамениям в жизнеописаниях Моисея, Навуходоносора, Мухаммеда и Христа, в «Зохаре» и в «Тысяче и одной ночи». В тот вечер он объяснил все это испуганному арабу, тот растерянно кивнул и задумчиво пошел своей дорогой.
