Хадж Гарун мечтательно улыбнулся.
Отважно пуститься по пути Синдбада? После стольких лет?
* * *
В тот день, когда ему предложили отправиться в морское путешествие, Хадж Гарун заметил одну вещь, которая его озадачила. Ни с того ни с сего новый друг стал называть его прошлое Библией. Точнее, он называл его Синайской Библией.
Что бы это значило? Почему его прошлое стало для его друга Библией и какое отношение к нему имеет Синай? Может, его принимают за духовного сподвижника Моисея и его собрата по пустыне, потому что его зовут Аарон?
Он как мог старательно обдумывал эту проблему, и мысли его все время возвращались к Моисею. Моисей через сорок лет странствий куда-то прибыл, а он, хоть и странствует уже в семьдесят пять раз дольше, никуда до сих пор не пришел. Но может, скоро? Может, его друг верит, что миссия его завершится успехом? Не об этом ли он говорит?
Хадж Гарун бросил сконфуженный взгляд на осыпающуюся штукатурку на месте отсутствующего зеркала. Поправил шлем.
А не богохульство ли это? Должен ли он принять эту новую весть так же, как принимал множество непонятных на первый взгляд истин много веков подряд?
Он смиренно согласился, что в этом его долг. Его друг настойчив и не отворачивается от фактов только потому, что они кажутся невероятными. Фактам нужно верить. Но все-таки до сего момента ему в голову не приходило, что он, Хадж Гарун, и есть неведомый автор Синайской Библии.
А приняв это как факт, он легко смог придумать и подоплеку. В тот вечер он уже говорил о Синайской Библии как о своем дневнике, рассказе о приключениях, записанных как-то зимой в Иерусалиме в более ранний период жизни.
Вы имеете в виду прошлый век? спросил О'Салливан.
Хадж Гарун улыбнулся и кивнул. Он уже мог точно припомнить, зачем взялся записывать, возможно, просто чтобы скоротать время и забыть о ледяной воде в пещерах, где он тогда, вероятно, и жил.
Почему вероятно? спросил О'Салливан.
Хадж Гарун, поколебавшись, рассмеялся.
Ну, насколько я помню, в пещерах находилась моя зимняя резиденция.
Вот как? Значит, вы признаете, что Синайская Библия связана именно с тем, что вы нашли в пещерах?
О да, конечно, величаво ответил старик. Ты не знал, что так уж у меня заведено было? Летом гулять по холмам Иудеи, радуясь солнышку, а с первым дуновением прохладного осеннего ветра возвращаться в лавку в Старом городе, зимой спускаться в пещеры прошлого, а весной отправляться в хадж? Я соблюдал такой режим тысячи лет, почему бы нет? Что может быть увлекательнее?
* * *
В утро перед отъездом О'Салливан Бир, запирая сейф, заметил листок бумаги, застрявший в щели на задней стенке. Он вытащил его и передал Хадж Гаруну.
Должно быть, памятка, написанная вами до прихода крестоносцев?
Это не мое. Это письмо на французском языке.
Вы можете его прочесть?
Конечно.
И кому же оно?
Какому-то Стронгбоу.
Чертов миф, проворчал О'Салливан, который в Доме героев Крымской войны слыхал истории об этом ученом девятнадцатого века. Никогда он не существовал. И не мог существовать. Англичанин не может быть таким сумасбродом. Что там говорится?
Этого Стронгбоу благодарят за гостинец, который он переслал через всю Сахару в честь памятного события.
Что за подарок?
Пайп кальвадоса.
Из-за одной пинты столько возни?
Нет, пайп — это такая единица измерения, кажется. Около ста пятидесяти галлонов. Что-то около семисот бутылок.
А, ну пусть столько, это хоть на что-то похоже. А что за событие?
Рождение девятисотого ребенка.
Да что вы. Чьего девятисотого ребенка?
Того, кто написал письмо.
Он назвал себя?
Отец Якуба.
Ясно, священник. Откуда он пишет?
Из Тимбукту.
Что?
Здесь больше ничего не сказано, только номер письма. Должно быть, они долго переписывались.
Почему вы так решили?
Номер четыре тысячи с чем-то. Дальше чернила выцвели.
Да уж, Господи Исусе. Священник, ставший отцом девятисот детей? Семьсот бутылок кальвадоса в Тимбукту? По четыре тысячи писем в каждую сторону? Что за число там?
Ночь. 24 июня. 1840 год.
Чем вы тогда занимались?
Хадж Гарун пришел в замешательство.
Ладно, не важно. Во всяком случае, вы не слонялись по пустыне и не кипятили мозги на солнышке. Ну, пора, вот и повозка за скарабеем подъехала.
* * *
Пробил час Синдбада. В Яффе они взошли на борт греческой каики и взяли курс на юг Турции. Хадж Гаруна сразу же начало тошнить; вниз он не мог спуститься из-за чада двигателя, а наверху не мог стоять на ногах, потому что ослаб от рвоты. Он боялся, что его смоет волной за борт, и в конце концов О'Салливан решил привязать его к планширу возле скарабея, чтобы он не расшибся обо что-нибудь, кувыркаясь туда-сюда.
Усевшись верхом на скарабея, ирландец припал к жуку, держась за веревки, как за поводья, словно скакал на нем в Константинополь. Волны яростно швыряли суденышко. Когда о нос разбивалась очередная волна, Хадж Гарун стискивал челюсти и закрывал глаза. Волна прокатывалась, и он корчился, извергая изо рта поток воды.
Сколько? кричал О'Салливан.
Чего сколько? простонал Хадж Гарун.
Я спрашиваю, сколько еще людей знают про Синайскую Библию?
Нос лодки скрылся из виду, к небу вздыбилась стена воды, и Хадж Гарун в ужасе прижался к планширу. Море с ревом прокатилось через них, и суденышко принялось карабкаться вверх.
Что вы сказали?
Двое или трое.
И всё?
В каждый отдельный момент, но из таких моментов состоят три тысячи лет.
О боже.
Хадж Гарун взвыл. Впереди величественно вздымался новый вал. Хадж Гарун отвернулся.
И сколько получается всего?
Двенадцать.
Только двенадцать?
Приблизительно.
Но это же почти ничего.
Я знаю, что ничего. Может, это имеет какое-то отношение к луне или к числу колен Израилевых?
Вы уверены, что их примерно двенадцать?
Хадж Гарун хотел принять гордый вид. На твердой земле в Иерусалиме он смог бы хоть немного расправить плечи, откинуть шлем и бросить долгий взгляд на купола, башни и минареты любимого города. Но здесь он чувствовал себя беспомощным.
Да, прошептал он, постыдно дрожа. Затем он вновь попытался подбодрить себя, как в тот раз, когда упомянул двенадцать родов и луну, соотнеся себя с ними.
